«Кто вообще может любить это?» – написала мать ребенка, но ребенок этого еще не знал. Он спал, невинный и безмятежный как любой ребенок окруженный любовью. Мать Магнуса, отчаявшись, возможно произносила те же слова.
Алек считал, что они оставят его.
Возможность оставить ребенка даже не приходила в голову Магнусу. Он считал, что в жизни перед ним открыты тысячи дорог, но и подумать не мог, что среди них есть такая: завести семью как у примитивных и нефилимов, разделить любовь с кем-то беспомощным и совершенно новым в этом мире. Он стал обдумывать это.
Оставить его. Оставить ребенка. Растить ребенка с Алеком.
Шли часы. Магнус едва это замечал, время проходило так незаметно, словно кто-то положил ковер из ночи, чтобы приглушить его шаги. Он не замечал ничего кроме маленького личика, пока не почувствовал прикосновение к плечу. Магнус не стал вставать, просто повернулся и увидел, что Алек смотрит на него. Лунный свет посеребрил кожу Алека, сделал глаза темнее, более насыщенной синевы, полной бесконечной нежности.
– Если ты думал, что я просил тебя оставить ребенка, – сказал Магнус, – я не просил.
Глаза Алека распахнулись. Он переваривал это в тишине.
– Ты… все еще очень молод, – сказал Магнус. – Прости меня, если иногда кажется, что я этого не помню. Для меня это странно – быть бессмертным значит быть одновременно и молодым, и старым, что для меня странно. Я знаю, что иногда кажусь тебе странным.
Алек задумчиво кивнул и не обиделся.
– Бывает, – сказал он и склонился, взявшись одной рукой за край колыбели, чтобы дотронуться до волос Магнуса и подарить ему поцелуй мягкий, как лунный свет. – И я никогда не хотел ничего иного. Я никогда не хотел мене странной любви.
– Но ты не должен бояться того, что я когда-нибудь оставлю тебя, – сказал Магнус, – Ты не должен бояться того, что может случиться с ребенком или, что мне может быть больно из-за нежеланного ребенка-мага. Ты не должен чувствовать себя в западне. Ты не должен бояться и ты не обязан делать этого.
Алек опустился на колени лицом к Магнусу в тень рядом с колыбелью на голый пыльный пол чердака.
– А что, если я хочу? – спросил он. – Я – Сумеречный охотник. Мы женимся молодыми, молодыми заводим детей, потому, что можем умереть молодыми, потому, что хотим выполнить свой долг перед миром и получить всю любовь, которую можем. Я уже… Я уже думал, что никогда не испытаю этого, что этого никогда не будет. Я чувствовал себя в западне. Теперь я этого не чувствую. Я не стал бы просить тебя жить в Институте, я не хочу этого. Я хочу жить в Нью-Йорке с тобой, Лили и Майей. Я хочу продолжать делать то, что мы делаем. Я хочу, чтобы Джейс управлял Институтом после моей матери, и хочу работать с ним. Я хочу быть частью связи Института с Нижним миром. Я так долго считал, что никогда у меня не будет ничего из того, чего я хочу, кроме может того, что я могу защищать Джейса и Изабель – я считал, что могу прикрывать их спины в бою. А теперь у меня все больше и больше людей, о которых я забочусь и… Я хочу заботиться обо всех этих людях… Я хочу заботиться о тех, кого даже не знаю, я хочу, чтобы все мы… знали, что прикрываем спины друг друга и не должны сражаться в одиночку. Я не в западне. Я счастлив. Я точно там, где хочу быть. Я знаю, чего хочу и у меня та жизнь, которую я хочу. Я не боюсь ничего из того, о чем ты говорил.
Магнус сделал глубокий вдох. Стоило спросить Алека, а не выдумывать неизвестно что.
– Тогда чего ты боишься?
– Ты помнишь, мама предлагала назвать ребенка Максом?
Магнус осторожно кивнул. Он даже ни разу не видел Макса – младшего брата Алека. Роберт и Мариза Лайтвуды всегда старались держать своих детей подальше от нежити, а Макс был слишком мал, чтобы возражать. Алек с одинаковой нежностью и говорил о ребенке, и вспоминал брата.
– Я никогда не был клёвым братом. Я помню, когда маме приходилось оставлять Макса со мной, пока он был еще очень маленьким и только учился ходить, я всегда боялся, что он упадет по моей вине. Я постоянно пытался заставить его следовать правилам и делать то, что велела мама. У Изабель здорово получалось с ним управляться, она всегда заставляла его смеяться, и милостью Ангела, Макс хотел быть таким, как Джэйс. Он считал, что Джэйс круче всех, лучший Сумеречный охотник из когда либо живших, что солнце встает и садится благодаря ему. Джейс дал ему маленького игрушечного солдатика, и Макс ложился с ним спать. Я ревновал к тому, как сильно Макс любил эту игрушку. Я пытался дарить ему другие игрушки, которые, на мой взгляд, были лучше, но он всегда больше любил эту. Он умер, для уверенности держа ее в руках. И я так рад, что она у него была, что было что-то, что он любил и что его успокаивало. Ревновать было глупо и жалко.