Зависть – плохое чувство, но иногда оно настигало меня. Но я знал – на самом деле я не хочу стать таким, как Эйяна. Не хочу расставаться со своей тоской. Она дорога мне, как Эйяне дороги книги.
Эйяна выскользнула из-за стеллажа – должно быть, сидела в своем любимом уголке, среди подушек и книг. В ее волосах искрились прозрачные камни – знаки ее имени, – а поверх обычной одежды струилась длинная черная накидка, расшитая по краю серебром. Эйяне, как и мне, уже четырнадцать лет, а она все еще играет в воительницу из забытых времен.
Я взял ее за руки, и Эйяна закрыла ладонью синий камень на моем браслете, – словно хотела помешать мне сохранить безмолвие души. Ее чувства сияли так ясно, – любовь, радость и нетерпение, – она хотела рассказать мне о чем-то.
Эйяна встала на цыпочки, чтобы быть одного роста со мной, не смотреть снизу вверх, и прошептала:
– Я выучила песню перемещения. – Ее глаза искрились, я смотрел в их черную глубину и не мог оставаться спокойным. – Я сегодня перемещалась одна!
Я закрыл глаза. Дыхание Эйяны было сладким, радость дрожала в воздухе между нами.
– Мне еще нужно упражняться. – Мои слова звучали едва слышно, и на миг мне показалось, что мы вернулись в детство и делимся заветными тайнами. – Хочу, чтобы песня перенесла меня в нижний город, но не уверен, что хорошо его помню. Попробуем вместе?
Тишина холодом опустилась на кожу, остудила мысли. Руки Эйяны стали невесомыми, а все ее чувства схлынули, осталось только удивление, далекое и прозрачное. Я открыл глаза.
– Ты хочешь вниз? – спросила Эйяна. Ее взгляд стал теперь недоверчивым, словно я разыгрывал ее. – Зачем? Здесь проще упражняться, здесь мы все знаем.
Я покачал головой. Как объяснить ей?
Эйяна высвободила руки. Зыбко закуталась в накидку и стала совсем похожа на гравюру из книги о забытых временах.
– Я плохо помню, что там, внизу, – глядя в сторону, сказала Эйяна. – И я не хочу спускаться.
Конечно, ведь здесь есть все, что ей нужно. Книги и песни, учитель и свет источника, магия и знания. Высшая судьба.
– Я понимаю, – сказал я. – Попробую один.
Я пел, пытаясь удержать воспоминания, – расплывчатые и легкие, они ускользали, не желали вплетаться в звук. Чтобы песня смогла перенести меня сквозь скалы, пещеры, лестницы и шахты, мне нужен был один лишь миг ясности. Тот миг, когда я переступил порог жилища младших. Я не знал, что ухожу навсегда, но успел оглянуться: запомнил черные блестящие плиты пола, такую же черную, блестящую стену и свое неясное отражение в ней. Последний миг обычной жизни, – а потом меня взяли за руку и увели в чертоги тайны.
Черные плиты, белый свет, смутная тень в зеркальной глубине, – я думал об этом, видел это, почти мог ощутить. Песня звучала, летела, пронизывала меня, дыхание и кровь растворялись в звуке. Кружилась вокруг меня и во мне, делала невесомым и легким. Мое тело превратилось в свет, душа стала звуком, а память сияла впереди, – ясная, путеводная звезда.
Я почувствовал пол под ногами, гладкую стену за спиной. Песня все не умолкала, – я слышал ее в своем дыхании, никак не мог перестать петь, – но сквозь нее прорывались другие голоса, встревоженные и удивленные. Электрический свет ослеплял, резал глаза, и я зажмурился на миг. А потом коснулся браслета, взглянул в синюю глубину камня.
Я должен быть спокойным.
И вновь, в который раз, мерцающий синий камень помог мне, – шквал, бушевавший в душе, стих. Грохот чувств уже не застилал глаза и мысли. Я сделал глубокий вдох и оторвал взгляд от браслета.
Я стоял в коридоре. Он был уже, чем извилистые переходы чертогов тайны, и он был прямым и черным. Я помнил эту черноту, стыки отполированных плит и блики света. Но все остальное казалось незнакомым.
Мне было тесно. Тесно от голосов и чувств, звенящих в воздухе, от движения и яркого света. Столько людей – они шли навстречу друг другу, останавливались, разговаривали. Не сталкивались и не задыхались от духоты. На миг мне показалось, что воздух тут безвкусный и затхлый, и я невольно вновь вдохнул полной грудью. И ощутил привычный прохладный ветер, услышал шум вентиляторов, – такой же, как в чертогах тайны. Воздух струился сквозь каменные ходы с вершин гор, растекался по всему городу, не застаивался никогда.