- Ну если Её милость, то ладно, - вздохнул я, переглянувшись с Михаэлем. – Пойдем?
- Пойдем, - ответила за него девушка, покрываясь румянцем, когда на нее слишком пристально посмотрел господин Жори.
- Bon voyage, - тихо сказал кастелян и дал знак стражу, чтобы тот поднял герсу. Решетка поднялась с противным лязгом, и мы вышли на широкую дорогу, усеянную конскими яблоками и прочим мусором, оставив позади королевский замок.
- Ну и куда нам, Михаэль? – спросил я охотника, как только мы вышли. Справа и слева от меня стеной возвышался древний лес. – Тут везде лес, язви его рыло.
- Туда, - ответил Михаэль, указав волосатой рукой на правую сторону.
- А почему не туда? – спросил я, отзеркалив его жест.
- Колдовство там, - пробурчал он и добавил. - Halt die Fotze (заткни ебало – нем.). Сказал туда, значит, туда.
Теперь я понял, почему Михаэль молчал большую часть времени. Германская речь, которой он разбавлял родной для нас с Софи французский, походила на лай огромной шепелявой собаки, у которой запор сменился долгожданной продрисью.
- Ладно. Только перестань вот так говорить, - сказал я и похлопал помрачневшего охотника по плечу. – Мы, вроде как, одним делом заняты.
- Arsch (говнище – нем.), - ответил Михаэль и первым нырнул в кусты, отыскав ему одному видимую тропку. Мы с Софи переглянулись и нырнули вслед за ним.
Когда я еще жил в Песькином Вымени, то обожал лазить по лесу, рядом с которым и стояла наша деревня. Тяжелая прохлада вековых деревьев и мягкий ковер из зеленой травки под ногами успокаивали мою буйную душу, настраивали её на романтический и поэтический лад. Гуляя по заповедным тропкам, я представлял себя рыцарем, который идет выручать любовь всей своей жизни из лап какого-нибудь мерзопакостного и гнилорылого чудовища.
Я с упоением носился по лесу, срубая головы верхушки кустов, вырезанным бабушкой деревянным мечом, таился в засаде, подстерегая кровожадных разбойников, и беззастенчиво душил воспрянувшего Джулиуса, когда вспоминал о голых девушках в бане, или представлял, что это та самая некая дева, о которой говорила бабушка, сама душит Джулиуса, а тот и не думает сдаваться и поникать головой. А когда в моей жизни появилась Джессика, то третий пункт отпал за ненадобностью.
- Знаешь, ты только не смейся, - сказал я как-то Джессике, когда мы лежали в лесу на тайной полянке возле небольшого и холодного ручейка, дарящего прохладу. – Я все еще мечтаю стать рыцарем, как мой отец.
- Ты же его никогда не видел. Вдруг он был плохим рыцарем, как говорила твоя бабушка? – Джессика и не думала смеяться. Она всегда серьезно подходила к моим сокровенным мыслям, за что я был ей очень благодарен.
- Плохим?
- Ну да, - кивнула она, шлепая меня по животу. – Пускал ветры из клятой жопы, дев имал на селедке, пах тухлым сыром и потом, а еще был жабоёбом.
- Глупая ты, - рассмеялся я. – Рыцари хорошие. Они клятву дают пяти добродетелям. Благородство, вежливость, целомудрие, отвага и благочестие. И эту клятву блюдут. Большинство, конечно же.
- А целомудрие это что?
- Отказ от трахомудий. Мне бабушка сказала.
- Тогда у тебя не получится. Ты Джулиуса каждый день мнешь, а я тебя еще и совращаю.
- Не, ты чего, - нахмурился я. – Отказ от траха со всякими встречными. У рыцаря обычно дама есть, вот он ей и хранит верность, а она хранит ему.
- А как она хранит ему верность? Он же не знает, что она делает, когда он уезжает с великаном или драконом биться, - спросила Джессика, а я вновь восхитился её острому уму, способному даже в сказке увидеть реальные расхождения с логикой. – Да и она не знает, что он делает.
- Бабушка говорила, что рыцарь деве своей трусы из железа изготавливает и на замок их запирает, а ключ только у него.
- А если деве помочиться приспичит? – спросила Джессика.
- Там дырочка есть вроде бы.
- А если в эту дырочку…
- Не получится. Там шипы отравленные. Сунуть можно, но с трудом, а высунуть же никак.
- Ого. Получается, что я твоя дама, да?
- Ага. Только ты моего Джулиуса видела, - Джессика порозовела и улыбнулась. Я знал эту улыбку. Она растапливала лед в моей душе и заставляла улыбаться в ответ.
- А ты мой рыцарь, Матье. Только не думай, что я буду трусы железные носить, - я улыбнулся ей и притянул к себе. Через месяц я увижу Джессику последний раз.
- Почему ты так серьезен? – спросила Софи, когда мы расположились на уютной мягкой полянке. С непривычки болели ноги и спина. Лишь Михаэлю было все равно. Он бы без проблем протопал еще столько же и даже не сбил бы дыхание. Я вздохнул и покачал головой, рассматривая новое письмо от Беатрис, которое так и не прочитал. – Это послание от твоей любимой?
- Ага, - кивнул я, вновь вспомнив Джессику. – Беатрис – это моя дама. Ну, она еще только будет моей дамой, когда я стану полноправным рыцарем. Сами же знаете этот дремучий политес, миледи.
- Почему тогда печать на нем не сломана?
- Это уже шестое письмо, миледи. А я еще на первое не отвечал.
- Простите мою вольность, но почему?
- Потому что Беатрис истинная дама. Она красива и капризна. Стоит мне пропустить хоть одно письмо, как вороны начинают летать со скоростью стрел при осаде. Каждое письмо смято, влажно и надушено её духами, а слова остры, как меч убийцы, - хмыкнул я, вспоминая первый раз, когда я легкомысленно не стал отвечать на послание Беатрис. – Во втором письме она мне так взъеб… оросила мозги гнусностями, что я поневоле впал в каталепсию на два дня и отказывался есть, пока старый в меня похлебку насильно не залил через задницу.
- Но вы её любите, так ведь, - улыбнулась девушка, а мне захотелось отшлепать её по попке за слишком откровенные вопросы.
- Как сказать, миледи. Циклопиков люблю, как пахнет она без духов, голос её хриплый, когда она… кхм… силы теряет в постели. Увольте, миледи. Негоже вашим ушкам это слышать, а мой язык не привык к ядреному и клятому рыцарскому пафосу.
- Циклопиков? – удивилась Софи. Я мрачно кивнул.
- Циклопиков, миледи. Пухлых, розовощеких, сладких полифемов, вываливающихся из лифа, когда я в нетерпенье пытаюсь расшнуровать клятый корсет. Так и смотрят своими глазюками, заставляя нутро гореть от желанья, - сдался я и, выпалив речь скороговоркой, замолк. Софи какое-то время просидела молча, а потом, поднявшись, отошла в сторонку, сломленная моим напором.
- Циклопики, - прошептала она, поджав губы и смотря на свои, еле видимые бугорки под платьем. – Циклопики.
- Verpiss dich (Охуенно – нем.)! – прокаркал Михаэль, высрав эти слова из своего рта. Я вздохнул и поднялся на ноги.
- Идем. И так много потеряли за болтовней праздной. Куда нам, Михаэль?
- Туда, - коротко ответил германец и, поковырявшись в носу, выудил на свет замечательную козявку, которую моментально отправил в рот. – Колдовство там.
- С чего такая уверенность?
- Ведьмова тропа, - хмыкнул он, указав слюнявым пальцем на обочину тропинки, по краям которой росли ядовитые мухоморы. – Верно дело, малый.
- Ну раз верное, то вперед, - сказал я и, двинулся следом за Михаэлем. Софи, необычайно кроткая и тихая, неслышно пошла за мной, все еще рассуждая себе под нос о циклопиках Беатрис. А я думал о Джессике, да о сиятельном графе, который ждал своей судьбы в застенках королевской темницы.
Джессика частенько приходила ко мне хмурой, если в праздники в нашей деревне устраивали ярмарку и шутовские забавы. Она огрызалась на любую мою, даже невинную шутку. Могла порой и палкой приложить и колкость о Джулиусе сгоряча бросить, но однажды я её все-таки разговорил.
- Девушки смеются, что у меня нет грудей, - сказала она, надув губу и внимательно смотря за моей реакцией. Я сдержал желание рассмеяться и тихо вздохнул, раздумывая над ответом. Видимо, ей это понравилось, и она нехотя добавила. – Вдруг и ты будешь смеяться, а потом найдешь себе бабу с огромными, как гора, грудями.
- И что мне с ними делать? – съязвил я, играя прядью волос Джессики. – Если она на меня залезет, то задушит. Тут и гадать не надо.