- Слышны в твоих остротах другие нотки, - задумчиво ответил сиятельный граф, ковыряясь в зубах щепой. Он улыбнулся, когда я повернулся на другой бок и положил письмо на штаны, лежащие рядом на стуле, после чего что-то промурлыкал. Но я не удосужился к этому даже прислушаться. Сейчас я хотел спать и побыть наедине со своей грустью.
Часть третья.
Утром меня разбудил петух. Самый настоящий, напомаженный петух в красных доспехах, красном шлеме с красным гребнем и пронзительно-педерастическим голосом, от которого кровь стыла в жилах и превращалась в молоко.
Петух был настойчив, но любому петуху очень сложно разбудить деревенского паренька, который спит очень крепко. В итоге, когда петуху надоело кукарекать пронзительным голосом, он предпринял попытку растолкать меня, но был безжалостно повержен наземь мощным ударом старого зазубренного меча сиятельного графа Арне де Дариана, которым тот, вероломно подкравшись, влепил петуху прямиком по красной заднице. Такого пронзительного кукареканья, которое исторг ворвавшийся в нашу палатку петух, не слышала ни одна деревня. Я был уверен, что своим криком петух перебудил добрую половину рыцарей, спящих с нами по соседству. Впрочем, так оно и было.
- Вы ответите за это! Вас дисквалифицируют! – пронзительно проорал петух, когда светлейший граф снова замахнулся мечом, поморщившись от дьявольских звуков его голоса. – Запрещено бить герольда королевы!
- А. Так вы герольд, - мгновенно откликнулся граф, опуская меч и протягивая петуху руку. – Прошу простить ничтожного слугу, что перепутал вас с ворьем и жульем, пирующим в покоях славных мужей, покуда те почивают и видят жаркие сны.
- А. Да. Герольд, - недоверчиво проскрежетал петух и потом ойкнул, когда мне надоел его пронзительно-педерастический голос, и я, поднявшись с кровати, сильно пнул петуха в пах, чем вызвал новую порцию высоких и пронзительных криков. – Вас дисквалифицирррруют! Запррррещенно!
- Рррр! – передразнил его я и собрался, было добавить, как мою руку перехватил сиятельный граф и покачал головой.
- Нельзя, Матье. Это герольд королевы.
- Герольд? – нахмурился я и, склонившись над поверженным петухом, кивнул. – Точно герольд, старый. А я думал петух.
- Да, герольд я, герольд, - проскрежетал петух, с трудом поднимаясь на ноги. – Подумать только. Третье нападение за утро, а я еще и треть лагеря не разбудил.
- И я думал, что петух. Ан нет, Матье. Герольд, - ухмыльнулся сиятельный граф и протянул петуху чарку с вином. Тот лишь повел носом, после чего икнул и вылетел из нашего шатра, как ветер из зада пьяницы. – Что его так напугало в простом, но благородном жесте?
- Наверное то, старый, что в твоем кубке половина котлеты полупереваренной плавает, - поморщился я, натягивая на голые ноги штаны. – Сам знаешь, какие они, петухи, привередливые.
- И то правда, Матье. Но стоит ему должное отдать, мгновенно исцелился я от похмелья, - весело ответил рыцарь, бросая меч на кровать. – Готов ступить я на ристалище и мечом своим поразить соперников во славу Её милости.
- Не могу сказать о себе того же, - буркнул я, массируя виски. – О, моя бедная голова. Словно тысячи старых членов выдолбили внутри весь мозг, и остатки теперь плещутся в черепе, как в помойном ведре. Нет, нет, старый. Оставь свое вино себе.
- Учтивости в тебе, Матье, как в отхожей дыре сладких ароматов.
- Сравнение так себе, старый. Спишем на твой маразм, - хмыкнул я, заправляя рубашку в штаны. – Что там дальше по программе?
- Снарядить меня ты должен, надраив доспехи до зеркального блеска, напоив скакуна моего и охладив его влажной губкой, наточить мой меч до остроты языка своего…
- И зад твой престарелый горчицей натереть, чтоб сразу ты соперника сбил с ног, - съязвил я и покачал головой. – Не пойдет, милорд.
- Это почему, Матье? Ужель ослушаться решил ты моего приказа? – начал медленно закипать рыцарь, но я снова покачал головой. – Так говори, или молчи, ребенок едкий.
- Смотри сам, старый, - ответил я. – Доспехи твои при всем желании надраить не получится. Они старее и меня, и тебя. Если я их песком начну чистить, то дыру протру. При всем уважении к Ирэн, кобыла она древняя, и если натереть её губкой, то она впадет в забытье. А Мэри я тебе не дам, счешусь же весь потом от мандавошек.
- А меч? – кисло спросил враз погрустневший рыцарь, словно ему уксусом дристалище намазали. – Неужель и он настолько плох для битвы?
- Не суй член в бадью, где щука плещется, - усмехнулся я, уважительно похлопав сиятельного графа по плечу. Он мой господин, все-таки. – Меч подлатаем. До начала еще три отрезка клепсидры, а кузнецов тут много, старый. Ну и копье желательно найти.
- Денег нет, - насупился граф Арне, стрельнув в мою сторону внимательным взглядом.
- Есть, - отрезал я. – Расчехляйте гульфик, ваша милость. Знаю я, чем вы там пустоты заполняете.
- Выпороть бы тебя, Матье, во славу Божию. Да ты палку мою в урочище гнилое бросил, - буркнул рыцарь и, встав, принялся со вздохом копаться в сдувшемся гульфике, покуда не вытащил из него две желтые монетки. – Больше нет.
- Хватит, надеюсь, - с сомнением произнес я. – Хорошее копье сложно найти. Везде одни бутафорские палки, которыми и холопью жопу не отхлещешь. Заболтались мы, старый. Я за копьем пойду, а ты тут сиди, с другими рыцарями конфликты на заводи пока. И на вино не налегай.
- Отрадна так твоя забота, - умилился сиятельный граф, но я махнул рукой и, улыбнувшись, выскользнул из шатра, прихватив с собой меч рыцаря, после чего направился в сторону торговых рядов, располагавшихся совсем рядом.
Ступая по торговым рядам, я улыбался знакомым продавцам и оруженосцам, глазел на пестрые прилавки, на которых чего только не было, и подслеповато щурился, смотря на чуть теплое осеннее солнышко. Пять лет назад я и представить не мог, что буду оруженосцем странствующего, вонючего, пафосного до одури старого шута, но судьба – блудливая шаболда – на все имеет свои планы. В этом я неоднократно убеждался, странствуя со своим господином по дорогам Франции.
- Я не хочу с ним идти, - взмолился я, вцепившись в бабушкину юбку и со страхом смотря на высокого, тощего, как жердь мужчину в помятых, старых доспехах, который стоял в центре нашего дома и лишь немного не доставал головой до подкопчённого потолка. – Он не рыцарь, а карбункулярная отрыжка мошоночных вшей, бабушка. От него, как от Йосипа-дурачка, воняет чесноком и мерзостным семенем.
- Тихо, милок, - еле заметно улыбнулась бабушка, ласково погладив меня по голове, а потом посмотрела на незнакомца. Прищурено, серьезно и недоверчиво. – Ежели ты его обижать будешь или жопу ему румянить, я на тебя черное колдовство натравлю, поганец. Будешь сраться, как медведь после прокисшего меда. Знаю я вас, рыцарей. То дев имать на селедке горазды, то мальчишек за жопы щупать.
- Я воспитан в благородных нравах, мадам, - воскликнул мужчина, гневно встопорщив усы. – И свято чту пять рыцарских добродетелей, - он вздохнул и добавил более спокойно. – Куда вы еще байстрюка пристроите-то?
- А ну, цыц! Незрелая, обвислая кочерыга, - перебила его бабушка. Матушка моя лишь тихо стояла в сторонке и, по обычаю, заливалась слезами, изредка утирая покрасневшие и опухшие глаза. – Не байстрюк он, а мой внук, понятно?
- Бабушка, я не хочу с ним никуда идти. Я хочу Джессику найти, - сказал я, предприняв еще одну попытку, но бабушка прижала к моим губам палец и посмотрела мне в глаза.
- Тихо, Матье. Мужчина не ведет себя, как девица, слезы проливая. Он принимает все удары судьбы с высоко поднятой головой.
- И Джулиусом?
- И Джулиусом, - улыбнулась она, на миг вернув лицу любимую мной теплоту. – Твой папка, да ужалят его аспиды за Джулиуса, да почернеет оный Джулиус к херам и отвалится от гангрены, был рыцарем. Каким-никаким, но рыцарем. Энтот дылда тоже рыцарь, хоть и вонючий. А ты его оруженосцем будешь. Щит его носить, копье подавать, да в бою прикрывать. Понятно, внучок?