— Почему?
— Просто потому, — жизнерадостно рассмеялся Дженнингс, — что если кровь не в порядке, то плохи наши дела. Я определил ее структуру, но мы еще не успели синтезировать красные кровяные тельца нужного типа. Поэтому лучше думать, что с кровью у этой штуки все нормально.
Дарлинский кивнул и что-то неразборчиво пробурчал.
— А что ткани?
— Здесь нам повезло больше… или меньше. Все зависит от точки зрения.
— И какие имеются точки зрения? — Дарлинский настороженно взглянул на патологоанатома.
— Если точка зрения сводится к стремлению найти объект для лечения, то у меня для вас кое-что есть, шеф. Взгляните.
Дарлинский склонился над микроскопом. Даже при минимальном увеличении можно было разглядеть все признаки необычайно высокой клеточной активности.
— Что это?
— Точно сказать не могу. По всем законам этот кусочек кожи должен был уже умереть, но этого не происходит. Будь я проклят, если понимаю, за счет чего он живет. Нет ни питательной среды, ни кислорода.
— Кстати, о кислороде. Что там с дыхательной смесью?
— Судя по структуре крови, вполне годится та, что есть. Содержание кислорода в крови близко к нормальному, так что лучше ничего не менять. Можно сжечь легкие.
— А что ты скажешь о мазках?
— Вот это действительно интересно.
— Что-нибудь нашли?
— Ничего. Абсолютно ни-че-го.
— Мда, немного же надо, чтобы тебя заинтересовать.
— Потерпите, шеф. Осмелюсь спросить, кто сказал вам, что это женщина?
— Хэммет.
— А он откуда узнал?
— От пнатиан.
— Вот как?
— Так что показали мазки? — озадаченно спросил Дарлинский.
— Ничего. Ничего, что могло бы указать на половую принадлежность. Мазок номер один, соответствующий нижнему отверстию, содержит воду, несколько ферментов и остатки двух органических растворов. Можно утверждать, что единственное назначение этого отверстия — поглощать жидкую пищу. Мазок номер два содержит остатки твердых веществ, бактерии и нечто, отдаленно напоминающее желудочный сок. Следовательно, в отверстие номер два наш друг запихивал твердую пищу. А вот с мазком номер три возникла проблема. Но я готов держать пари, что отверстие, ему соответствующее, служит исключительно для того, чтобы издавать звуки.
— Черт побери, но одно из отверстий просто обязано быть половым органом! — рявкнул Дарлинский. — У нее нет больше ни одной свободной дырки, а нам со всей определенностью дали понять — это женщина!
— Возможно, но мы не обнаружили никаких следов полового гормона, смазки или каких-либо еще выделений. Мне казалось, что обнаружить половой гормон у теплокровного кислорододышащего — очень простая задача.
— А не может это неопознанное отверстие играть роль анального?
— Маловероятно, — Дженнингс покачал головой. — Я бы даже выразился категоричней: безусловно, нет. Следы остались бы в любом случае. Мне очень жаль, шеф, что задал вам такую задачу.
— Задачу? Да ты задал целых две задачи!
— Вот как?
— Во-первых, я должен вылечить женскую особь, начисто лишенную каких-либо половых признаков. А во-вторых, мне нужно накормить едока, который совершенно непонятным образом избавляется от отходов.
— Может, как раз в этом и состоит причина болезни? — улыбнулся Дженнингс. — Наша незнакомка переела и теперь мается.
— Остряк чертов! Ладно, пойду взгляну на нее еще раз, может, что и надумаю.
Дарлинский открыл дверь, и тут же в нос ему ударило ужасающее зловоние. Он зажег верхний свет и бросился к пнатианке. Она дышала с огромным трудом — все лицо, в том числе и дыхательное отверстие, покрывала пленка отвратительно пахнущей слизи. Слизь, судя по всему, вытекала из отверстия, предназначенного для потребления пищи. Призвав на помощь медсестру, Дарлинский перевернул пнатианку на бок, надел антисептические перчатки и принялся счищать слизь с лица. Через минуту дыхание восстановилось. Оставив пациентку на попечение сестры, Дарлинский с образцами жидкости помчался в лабораторию.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Дженнингс после тридцатиминутной возни, — одной проблемой меньше. Похоже, одно отверстие выполняет обе функции — принимать пищу и избавляться от отходов. Крайне неэффективно. И, честно говоря, довольно необычно.
— Ты уверен, что это не рвота?
— Абсолютно. Остатки непереваренной пищи отсутствуют начисто. Организм извлек из пищи все, что ему было нужно, и изверг отходы.
— Век живи, век учись, — изрек Дарлинский. — Дали бы мне годик-другой, я, глядишь, и вылечил бы бедняжку.
— Судя по сообщениям, в вашем распоряжении значительно меньше времени.
— И не напоминай мне об этом! — раздраженно махнул рукой Дарлинский. — Как ты думаешь, мы можем подвергнуть ее рентгеноскопии?
— Мне не кажется, что рентгеновский анализ причинит ей большой вред. Конечно, в обычных условиях стоило бы повременить, но наши обстоятельства трудно назвать нормальными. Так что мой совет, шеф, — действуйте!
Два часа спустя Дарлинский изрыгал проклятия, разглядывая снимки.
— Ну как, шеф? — осведомился Дженнингс по внутренней связи.
— Сломанных костей нет, — простонал врач, — поскольку у нее вообще нет костей!
— А что показала флюороскопия?
— Ничего особенного. Мне встречались и куда более сложные пищеварительные системы. Тут все достаточно просто. Пища поступает внутрь, переваривается, разносится по организму, и через один-два дня отходы исторгаются обратно. Остается одно — повреждение мозга. Но, черт побери, как можно установить травму, если я никогда в жизни не видел неповрежденный мозг существа этого вида. — Он грубо выругался. — Ни одной зацепки!
— Печально, — согласился Дженнингс, — кстати, по поводу образцов…
— Что там?
— Они растут, шеф. Еще неделя, и они перестанут помещаться в контейнере.
— Может, какая-то форма рака?
— Ни в коем случае! — категорично отозвался патологоанатом. — Раковые клетки никогда не ведут себя подобным образом. Происходит что-то очень странное. По всем законам образцы ткани уже давно должны погибнуть и разложиться.