Ф. Нийс:
— Некоторые читали. Но большинство из них вряд ли смогли ее понять.
Л. Хорн:
— Но ведь наверняка ваши издатели постарались перевести книгу…
Ф. Нийс:
— Я не сказал, что они не смогли прочесть книгу, я сказал, что они скорее всего не смогли понять ее. Они иные, в полном смысле этого слова. Ведь их мечты и надежды, их цели и образ жизни, их мысли столь отличны от наших. Я как раз и рассчитывал, что моя книга прояснит именно эту сторону проблемы. В некоторых случаях мы действительно покоряли чужие расы, но обычно их мышление настолько отличалась от нашего, что никакого конфликта и не возникало. Мы проникали в чужие миры и делали то, что считали нужным делать, а чужаки либо позволяли нам абсолютно все, либо, что происходило гораздо чаще, попросту игнорировали нас.
Л. Хорн:
— Невеселое, наверное, это занятие — быть мессией тех, кто вовсе не ищет спасения?
Ф. Нийс:
— Я никогда не считал себя мессией. Что до инопланетян, то некоторые из них, как, например, канфориты, очень даже хотят спасти свою жизнь. Впрочем, кто возьмется утверждать, что остальные не жаждут того же. Поймите же, «Стальная пята» говорит о жестокости Человека по отношению к другим созданиям, а вовсе не о том, что чувствуют и думают иные расы. Я пытался сказать, что хорошими или плохими делают нас наши же поступки, и при этом неважно, как ведут себя чужаки. Л. Хорн:
— Неужели, несмотря на грандиозный успех вашей книги, ее идеи оказались отвергнуты одной стороной и проигнорированы другой?
Ф. Нийс:
— Да, к несчастью, дело обстоит именно так. У меня остается одна-единственная надежда, та самая, что сопутствовала Человеку с самого начала его истории. Надежда, которая согревала и сердце дикаря у потухшего костра, и сердце писателя, скорбно наблюдающего за падением нравов. Я надеюсь на грядущие поколения. Быть может, великое пробуждение Человека наступит уже завтра. Кто знает.
Л. Хорн:
— Уверена, все мы надеемся на это.
Ф. Нийс:
— Да, разумеется. Но…
Л. Хорн:
— Да?
Ф. Нийс:
— Я не хочу сказать, что завтра не наступит никогда, но очень боюсь, что в данном случае оно может наступить слишком поздно.
14. БИОХИМИКИ
Примерно около 5600 года галактической эры биологические науки, и в особенности биохимия, казалось, зашли в тупик. И это несмотря на легендарный проект, который в течение многих веков будоражил воображение человечества. Было сделано множество важных открытий, но…
«Человек. История двенадцати тысячелетий»
Именно в области биохимии и смежных с ней наук Человек добился замечательных результатов, распространившихся затем по всей Галактике. Тысячелетняя проблема искусственного производства живой клетки была наконец решена, и буквально миллиарды женщин смогли обрести радость материнства вопреки самым жестким природным ограничениям.
Если в период Олигархии у Человека и родилась по-настоящему гениальная идея, то лежала она в области биохимии.
«Происхождение и история разумных рас», т.8
Да, этот ублюдок определенно не походил на супермена.
— Неудача номер 1098. — Роджер, фыркнув от отвращения, отвернулся от инкубатора.
— Ликвидировать, сэр? — спросил один из ассистентов.
— Разумеется, — рассерженно ответил Роджер. — Его умственное развитие никогда не достигнет даже уровня десятилетнего ребенка, и он никогда не выберется из инвалидной коляски. Найдите у него сердце, где бы оно ни находилось, и вкатите шесть кубиков парализатора.
Роджер оставил своих помощников и вышел из зала с инкубаторами в длинный, хорошо освещенный коридор. Миновав несколько дверей, он остановился у кабинета Германа. Мельком взглянув на табличку с мелкими золотыми буквами «Заведующий отдела биохимии», он снова фыркнул и толкнул дверь.
Герман — невысокий человек, довольно смуглый, с короткими темными волосами и лицом, изборожденным глубокими морщинами, — уже ждал его, закинув за голову руки и положив ноги на стол.
— Ну что? — спросил он, как только Роджер перешагнул порог.
— А по мне не видно? — скорчив кислую мину, осведомился тот.
— Итак, тебе снова придется засесть за расчеты, — протянул Герман. — Ну-ну, это ещё не конец света.
— Неудачи, черт бы их побрал, меня когда-нибудь доконают! — в отчаянии воскликнул Роджер. — Вы знаете, что сегодня исполняется десять лет с тех пор, как я пришел в ваш отдел? — Герман кивнул. — Я тут посчитал, что в среднем на каждый год приходится по 109, 8 провала.
— Жалеешь себя? — усмехнулся Герман.
— Не вижу в этом ничего смешного, — огрызнулся Роджер.
— Разумеется, не видишь. Пока.
— Что значит это «пока»? С меня довольно! Я увольняюсь! Считайте, что мое заявление у вас на столе.
— Возможно, но я его не принимаю. Сядь и успокойся. Вот, возьми сигару, — Герман пододвинул к нему коробку.
— Вы что, не поняли? — раздраженно рявкнул Роджер. — С меня хватит!
— Что ж, можешь считать эту сигару прощальным подарком, — спокойно ответил Герман. — Честно говоря, я удивлен, что ты продержался так долго. Сам я в первый раз решил все бросить через три года после того, как пришел в отдел. Впрочем, это, наверное, зависит от степени самоуверенности. Я был очень высокого мнения о своих способностях, но после трех сотен неудач спеси у меня поубавилось, и я решил заняться чем-нибудь другим. Мне потребовалось тридцать лет, чтобы понять — эти триста опытов на самом деле были успешны. А ты, если я не забыл таблицу умножения, провел без малого одиннадцать тысяч успешных экспериментов. Что с тобой? Ты выглядишь очень удивленным. Закрой-ка рот, дружище, и садись. Вот твоя сигара. Давай поговорим.
Роджер тяжело опустился в кресло у стола. Не сводя удивленного взгляда со своего шефа, он автоматически откусил кончик сигары и закурил.
— Ты так и не научился ценить хороший табак, — Герман выпустил клуб дыма. — А вот я по-настоящему рад отличной сигаре. — Он вздохнул, потянулся и продолжил. — Полагаю, тело вы уничтожили?
Роджер уныло кивнул. Герман пожал плечами:
— Ну что ж, я так и думал. Нет смысла выращивать недоумков. А то, чего доброго, нас всех вышвырнут с работы.