Но как только наследник становится мужчиной, для него наступает время испытаний. «Весь мир и вся его слава, — пишет Бегхот, — все самое привлекательное, все самое соблазнительное всегда предлагалось принцу Уэльскому в те дни и всегда будет предлагаться. Было бы неразумно ожидать величайшей добродетели там, где искушения в их самой трудной для преодоления форме действуют на человека в то время жизни, когда его мораль наиболее слаба». Долг борется с удовольствиями. Становится труднее хранить верность идеалу жизни, посвященной великому делу. Часто блестящий юноша незаметно превращается в обычного человека. Однако посредственность не помеха для глубокого уважения. Для того, кто занимает «должность» принца, достаточно хорошо играть роль принца.
В середине XIV века роль принца Уэльского была предопределена, когда этот принц был еще подростком, и стала ясна еще до того, как ему исполнилось двадцать лет. Эдуард III был успешным королем в прямом смысле этого слова. Он был известен своей физической силой, большой любовью к оружию и умением им владеть, блеском своего двора и любовью к церемониальной стороне рыцарства; и он вел во Франции войну, в которой рыцари могли получить награды. Все это английский народ одобрял. И принц, который желал проявить себя достойно, мог лишь только стараться подготовить себя к той роли, в которой король был доволен собой и получает поддержку дворянства, парламента и народа. Вероятно, эта задача в большей степени соответствовала природным склонностям и дарованиям принца Эдуарда. Она их сформировала, и иного быть не могло.
Ни один наследник престола не имел лучших возможностей изучить искусство быть королем. Принц Эдуард, родившийся от молодых родителей, воспитанный при дворе, учившийся у Уолтера Берли, сэра Уолтера Менни и сэра Бартоломью де Бургерша, знакомый с видными деятелями государства и Церкви, бывавшими при дворе, замещавший своего отца в совете, когда тот был в отъезде, должно быть, с детства был хорошо знаком с государственной машиной, процессом управления страной и основными вопросами своего времени. Он сопровождал Эдуарда III во время вторжения англичан в Нормандию в 1346 году, был посвящен в рыцари на французской земле, сражался при Креси (командовал правым крылом английских войск. — Ред.), участвовал в боях вокруг Кале и в морском сражении при Лез-Эспаньоль-сюр-Мер.
Такой опыт можно считать нормальной для Средних веков подготовкой будущего короля к управлению страной. Но к этому времени стали заметны и собственные склонности принца. Он был самым молодым членом ордена Подвязки и старался играть видную роль в этом высоком обществе. Принц был хорошо знаком с идеалами рыцарского благородства и находился в удобном положении для того, чтобы осуществлять их на деле: одним полем для этого был королевский двор, другим — площадка для рыцарских турниров. Он посещал эти турниры и участвовал в некоторых из них[4]. Принц придумал конструкцию удил для своих боевых коней. Он снабжал членов ордена подвязками, пряжками, наконечниками для поясов и застежками[5]. Для Одли и Чендоса он покупал парами доспехи, обтянутые черным бархатом, а для себя такие же пластины, но бархат на них был красный[6]. Другие подарки — доспехи и коней — он тоже щедро раздавал своим друзьям, которые почти все были старше принца и имели достойные этих рыцарей боевые заслуги до наступления долгого перемирия, которое прервало боевой путь самого принца. Принц Эдуард смотрел на будущее с точки зрения военных подвигов. Через двенадцать лет его стали называть самым рыцарственным из живших тогда благородных дворян — «цветом рыцарства». Фруассар был того же мнения[7] и в Хронике четырех первых королей Валуа описал его так: «Один из лучших рыцарей в мире, в свое время прославившийся более всех».
Однако в более поздние времена значение слова «рыцарственный» так расширилось, что нам сейчас необходимо указать, что оно означало в XIV веке. В то время главными качествами рыцаря были верность и доблесть. Быть рыцарственным означало принимать сложившийся общественный порядок таким, какой он есть. Рыцарский идеал облагородил манеры при дворе и установил четко определенные правила ведения боя для турниров и даже для войны. Но он не имел никакого отношения к принципу общественного устройства, который был выражен вопросом «Кто был тогда дворянином?». В понятие «рыцарственный» не входила и обязанность проявлять милосердие и сердечную доброту к тем, кто не участвует в боях. Рыцарское благородство было, по сути дела, совместимо с открытым и безжалостным истреблением людей, и вскоре принц проявил холодное безразличие к человеческим страданиям[8].