Обрубок сильно вздыбился плотью, пузырясь и в секунду вытягиваясь в новую руку! Хотя я знал, что так будет, все равно видеть это удивительно.
Онигумо с удовлетворением разжимает и сжимает пальцы, одобрительно ворча возвращению конечности.
Он глянул в сторону лежащей булавы и отвернулся. Решил сражаться руками из-за скорости? Выставленные когти не имеют иного толкования. Ну, или ему лень идти за булавой.
- Да ладно, - протянул я, кривясь от неизменной ауры врага. – Екаи это чушь собачья.
Ни капли реацу не убавилось. Раны, двенадцать раз я пустил ему кровь, даже руку отрезал, а он так же свеж и полон сил.
Есть теория, что энергия берется из жертв, которых поглощают екаи. Если это так, то сколько же раз мне надо его убить или ранить, чтобы этот метафизический запас истощился?
Не знаю. Что знаю… Я выдохнусь раньше.
Теперь я понимаю ту головную боль, с которой столкнулись предшественники. Онигумо та еще боль в заднице. Как и, наверное, Екаи в целом.
- В чем дело, шинигами? – с насмешкой гремит голос Онигумо в разрушенном зале. – Начинаешь отчаиваться? Или надоело сдерживаться?
- Ты тоже далеко не в полную силу сражаешься, - парирую насмешку я.
Да. Зал в щепки, куча трещин, ямы в полу… А мы просто размяли косточки.
- Можешь тянуть время дальше, - великодушно разрешает екай. – Это лишь растягивает твою смерть. И мое удовольствие.
Да. Тут он, к сожалению, попал в точку. Благо, есть у меня одна идея…
- Ну, раз так, - тихо говорю я, принимая стойку. – Тогда я начну первым. Цуки Усаги (Лунный Кролик).
- И что это дало? – усмехается Екай, не видя изменений.
Я опустил меч, коснувшись кончиком мусора на полу, всего лишь щепки расколотых досок. Одно движение запястья и они летят в лицо екаю. И когда тот на долю секунды сосредоточился на щепке перед глазами… Я исчез.
А когда появился за спиной монстра, появилась и четкая линия разреза на бычьей шее. Голова скользит и падает со стуком на пол.
Тело без головы резко разворачивается и бьет рукой наотмашь! Выставленный зонт принимает на себя удар, но от вложенной силы я скольжу назад аж на три метра.
Я продолжаю холодно и трезво пополнять в голове возможности врага, словно заполняю анкету. Факты из истории о нем дополняются реальными или отметаются, записываются новые.
При потере головы не теряет боеспособности и трезвости мышления. Безголовое тело продолжает сражаться.
А ты интересный враг, Онигумо… И я еще не уверен, так ли ты варварски сражаешься на самом деле или это показательный фарс?
Голова на полу скалит острые клыки.
- Это было больно, шинигами, - тело берет голову и насаживает на место, он похрустел зажившей шеей. – Я верну это тебе… Переломав все кости!
Булава схвачена, он прыгает на меня с большей силой и скоростью! Битва закипает вновь.
В один момент боя он смог загнать меня в угол, размахнулся булавой и, со скоростью намного большей, чем показывал, бьет прямо в голову!
Я сложил зонт, превратив его в подобие одноручного копья, быстро скрестил со шпагой и принял удар на два оружия сразу.
- А? – удар едва пошатнул мои руки.
- Попа-а-ался, - выдыхает со зловонием крови из пасти Екай. – Шинигами!
Влажный звук плоти. За спиной Онигумо раскрывается шесть острых паучьих лап. Черные, со стекающей с опасных остриев кровью.
Больше слов не было. Лапы резко бьют все разом! По смертельным точкам моего тела! Глаза, сердце, печень, легкие.
Ожидаемо, придурок. Как может быть Онигумо без паучьих лап?
Я тоже не показывал всей скорости, на которую способен.
Клинок отшвыривает булаву. Получив свободное место, зонт раскрывается. В белую поверхность со всей дури бьют шесть паучьих лап.
А вот теперь я полностью ощутил мощь врага! Меня словно товарным поездом сбило!
Грохот и треск стены за спиной, я вылетаю наружу. Ноги касаются земли, тормозя и чертя две длинных полосы. Я на улице, но…
- Какого черта? – ошеломленно смотрю туда, где должно быть небо.
Вместо небес все заволокло паутиной! Весь задний двор накрыт паутинным куполом из черно-серых нитей, таких плотных, что они вообще не пропускают свет солнца.
В центре двора бывшая темница екая. Большой круглый камень с порванными веревками возле него и пожелтевшими от времени офуда, бумаги-печати. Единственное чистое место, не тронутое паутиной.