– Видите вы эту зубочистку? – спросил Скрудж, чтобы рассеять свой страх и хоть на мгновение оторвать от себя холодный, как мрамор, взгляд призрака.
– Вижу, – ответил призрак.
– Да вы на нее даже и не смотрите!
– Это не мешает мне ее видеть.
– Так вот, стоит мне только ее проглотить – и я до конца моих дней буду окружен легионом домовых собственного моего произведения. Всё это – вздор, говорю вам… Вздор!
При этом слове призрак страшно вскрикнул и так оглушительно, так заунывно потряс цепью, что Скрудж ухватился обеими руками за стул, чтобы не упасть в обморок. Но его ужас удвоился, когда призрак вдруг сорвал с головы фуляр, и при этом нижняя его челюсть свалилась на грудь.
Скрудж упал на колени и закрыл лицо руками.
– Боже милосердный! – вскрикнул он. – Проклятое привидение!.. Зачем ты появилось терзать меня?
– Душа плотская, душа земная! – ответил призрак. – Веришь ли ты теперь в меня?
– Должен верить поневоле?.. – сказал Скрудж. – Но зачем же духи бродят по земле и зачем ко мне заходят?..
– Обязанность каждого человека, – отвечал призрак, – сообщиться душою с ближним: если он уклоняется от этого при жизни, душа его осуждена блуждать в мире после смерти… Осуждена она быть бесполезной и безучастной свидетельницей всех дольних явлений, тогда как при жизни она могла бы слиться с другими душами для достижения общего блага. – Призрак вскрикнул еще раз и заломил свои бесплотные руки.
– Вы скованы? – спросил дрожавший Скрудж; – но скажите, за что?
– Я ношу цепь, которую сам же сковал себе в жизни, звено за звеном, аршин за аршином; сам надел ее на себя добровольно, чтобы добровольно же носить ее всегда. Может быть, тебе нравится этот образчик?
Скрудж дрожал более и более.
– Или тебе хочется, – продолжал призрак, – узнать тяжесть и длину твоей собственной цепи? Семь лет тому, изо дня в день, она была так же длинна и тяжела, как моя; потом ты еще потрудился над нею, и теперь – славная цепь вышла…
Скрудж посмотрел кругом себя на пол, нет ли на нем самом железной цепи, сажень, эдак, в пятьдесят? Но цепи не было.
– Джэкоб, – сказал он умоляющим голосом, – старый мой друг Джэкоб Мэрлей, поговорите еще со мною, скажите мне несколько слов утешения, Джэкоб!
– Не мне утешать, – ответил призрак, – утешение приносится свыше, иными послами, и к иным людям, чем ты, Эвенезэр Скрудж! Я тебе и сказать не могу всего, что бы мне хотелось сказать: я обречен блуждать без отдыха и нигде не останавливаться. Ты знаешь, что на земле моя душа не преступала пределов нашей конторы, и вот – почему мне суждено теперь сделать еще много тяжелых путешествий!
У Скруджа была привычка, когда он задумывался, засовывать руки в карман панталон: так поступил он и теперь при последних словах призрака, но с колен не встал.
– Вы, должно быть, порядком запоздали? – заметил он, как истый деловой человек, однако же, с покорностью и с почтительностью.
– Запоздал! – повторил призрак.
– Семь лет умер, – рассуждал Скрудж, – и всё время в дороге…
– Всё время! – сказал призрак… – и ни отдыха, ни покоя, и беспрерывная пытка угрызения совести…
– Быстро вы путешествуете? – спросил Скрудж.
– На крыльях ветра, – ответил призрак.
– Должно быть, много стран видели! – продолжал Скрудж. При этих словах призрак вскрикнул в третий раз и так загремел цепью, что дозор имел бы полное право представить его в суд за ночной шум.
– О! горе мне, скованному узнику! – простонал он. – Горе мне за то, что я забыл обязанность каждого человека – служить обществу, великому делу человечества, предначертанному верховным существом, забыл, что поздним сожалением и раскаянием не искупил утраченного случая к пользе и благу ближнего! И вот мой грех, вот мой грех!
– Однако же вы всегда были человеком исполнительным, умели отлично вести дела… – пробормотал Скрудж, начиная применять слова призрака к самому себе.
– Дела! – крикнул призрак, снова заламывая себе руки, – моим делом было всё человечество; моим делом было общее благо, человеколюбие, милосердие, благодушие и снисходительность: вот какие были у меня дела! А торговые обороты – одна капля в безбрежном океане моих былых дел!
Он поднял цепь во всю длину руки, словно указывал на причину своих бесплодных сожалений, и снова бросил ее на пол.
– Более всего я страдаю, – продолжал призрак, – именно в эти последние дни года. Зачем проходил я тогда мимо толпы со взорами, склоненными долу на блага земные, и не возносил их горе, к благодатной, путеводной звезде волхвов! Быть может, ее свет привел бы и меня также к какой-нибудь бедной обители…