— Умею… Да что ж за мудрость! — серьезным тоном промолвила Маша, разглаживая на коленях платье.
— Ох ты, работница-горе! — сказал великан, с грустной улыбкой посмотрев на девочку.
— А что жтакое? — отозвалась та. — Я только кажусь такая маленькая, а лет-то мне уж много…
— А как много?
— Семь лет, восьмой пошел.
— И вправду много!.. — с усмешкой промолвил великан. — Ну, теперь слушай!..
Девочка уселась поудобнее и, притаив дыхание, собралась слушать «дяденьку», вообразив, кажется, что он долго станет о чем-то говорить ей.
— Оставайся у меня! Будем жить вместе… Вот и весь сказ! — проговорил великан, стукнув трубкой по колену.
Он быстро решался и быстро задуманное им приводил в исполнение. «Эта девочка — сирота, родныху нее никого нет, — рассуждал он, — значит, я имею такое же право, как хозяйка ее, Аграфена Матвеевна, взять к себе девочку. И я возьму ее, потому что у Аграфены Матвеевны ей жить худо, а у меня ей будет хорошо». И великан, в знак решимости, еще раз стукнул трубкой по колену.
— Видишь… — продолжал он, — был у меня братишка немного поменьше тебя… Он помер! а ты вместо него оставайся у меня и зови меня братом! Слышишь?.. Ну! Остаешься у меня?
Девочка с изумлением смотрела на него.
— А как же хозяйка? — возразила она. — Ведь она меня за свечкой послала…
— Ну, свечку она сама себе купит! — сказал рабочий. — А два ее трешника я завтра отнесу ей.
«Если за прокорм девочки запросит денег, дам ей денег… Немного деньжонок-то у меня есть!» — подумал он.
— А есть у тебя какое-нибудь имение — платья, тряпки там, что ли?
— Ничего, братец, у меня нет! — отвечала Маша. — Есть две старые рубашки, да и те уж совсем развалились.
— Тем лучше, девчурка, — промолвил хозяин. — Это дело, значит, мы живо покончим. А если твоя Аграфена Матвеевна заартачится, так мы синяки покажем. А теперь, Маша, давай-ка ужинать!
Он вынул из печи теплых щей горшок, кусок баранины с гречневой кашей и пирог с яйцами. Девочка с удовольствием ела и щи, и баранину, и вкусный пшеничный пирог. Рыжая собачонка той порой также подошла к столу и с живейшим интересом смотрела на Машу и хозяина.
— Как тебя звать? — обратился к ней хозяин.
Собака взглянула на него, хотела как будто встать, но вместо того только несколько раз хлопнула хвостом по полу.
— Гм! Сказать-то не можешь! Экое горе!.. А все-таки как-нибудь звать тебя надо, — говорил хозяин. — Ну, будь ты с сегодняшнего дня Каштанкой! Каштанка! — крикнул он.
Собака сорвалась с места и подбежала к нему.
— Ну, вот и отлично! Будем жить втроем, как-нибудь промаячим. А ты, Каштанка, береги без меня мою сестрицу, хорошенько сторожи ее! Слышишь?
Девочка весело засмеялась. Собака, посматривая на хозяина, самым решительным образом помахивала хвостом. Хозяин накрошил в крынку хлеба, облил его молоком и дал Каштанке.
В комнате несколько минут только и слышно было над крынкой: «хлеп-хлеп-хлеп»… Поужинав, Маша сказала братцу «спасибо» и опять села на приступочек у печки: она уже привыкла к этому местечку, оно нравилось ей.
— Сегодня ты у меня еще гостья, а завтра принимайся за хозяйство, помогай мне! — сказал ей хозяин.
— Хорошо, братец! — промолвила Маша.
Убрав со стола и повозившись над чем-то в полуосвещенной кухне, хозяин вышел в комнату и увидал, что его сестренка сидит, пригорюнившись.
— О чем, Маша, задумалась? — спросил он ее.
— А думаю я, братец, если я останусь жить у тебя, кого будет бить моя плетка? Не возьмет ли хозяйка опять какую-нибудь девочку?.. Как бы, братец, сделать так, чтобы все хозяева были добрые, чтобы они не дрались?.. Тогда у них хорошо было бы жить!
— Гм? Мудрено это сделать, — в недоумении проговорил великан, приглаживая бороду.
— И все мне не верится, что я совсем ушла от Аграфены Матвеевны и буду жить с тобой и с Каштанкой. А ну как хозяйка придет сюда за мной?
— Приде-е-ет?! — угрожающим тоном проворчал великан, выпрямляясь во весь рост и с непреклонной решимостью смотря на дверь, как бы ожидая прихода сердитой злой хозяйки. — Приди-ка! я ей пальцем погрожу, таку нее только пятки замелькают… Ха! Вздумала малое дите бить…
— А если она пожалуется будочнику? Тут что? — спросила Маша.
— Будочнику?.. Ну, что ж… Тогда мы синяки представим! Ведь за синяки нынче хозяев по головке не гладят, — успокоил ее великан.
— А все мне как-то боязно, братец! — призналась девочка, робко, с тревожным видом поглядывая на своего защитника. — Ведь тебе, братец, не сговориться с ней, с Аграфеной Матвеевной. Ты слово скажешь, а она — десять! Право, не сговорить!