— Так одеваться, господа, живо! — засуетился князь. — А насчет твоего ужина, — он обратился к Овинову, — я распоряжусь сам... Я сию минуту!
Князь исчез за портьерой, и мы тотчас же услышали его распоряжения:
— Это ты поставь в холодное место, хоть три дня постоит, не беда! Это ты в комнату, в шкаф... Это выбрось вон... Это ты хорошо сделал, что еще не раскупоривал... Это назад в бочонки и на лед... Это к черту! Дичь переложи почтовой бумагой... и т.д.
Мы переглянулись, пожали плечами и стали собираться в дальнюю дорогу, в Зеленый кабачок... Капитан Кара-Сакал предложил мадам Терпуговой свою непромокаемую бурку, и, через десять минут, две тройки уже неслись по городским улицам, направляясь к Нарвской заставе...
Не буду рассказывать о том, что происходило в Зеленом кабачке. Подобные шумные, многолюдные оргии все до такой степени бессодержательны и похожи одна на другую, что, описав одну, можно составить себе полное понятие и обо всех других, а так как подобные описания не раз уже появлялись в печати, то я и пропускаю подробности великого события и чествования новооткрытого дня рождения милейшего князя Чох-Чохова.
Дело только в том, что когда, с тяжелыми головами, с безобразным гулом и звоном в ушах, мы вновь сели в экипажи, чтобы возвращаться домой — мы, несмотря на мерзейшую погоду, с таким наслаждением вдыхали свежий воздух, ну, точно как рыбы, побывав на берегу, вновь попали в свою родную стихию...
Начинало рассветать, а мы повиновались неизбежности ехать еще раз к Овинову, пить у него утренний кофе. Наш хозяин требовал реванша, и отказать ему в этом требовании было невозможно.
Мы уже проскакали половину еще спящего Петербурга; еще два поворота — и мы дома... Но тут нас поразил необычайный для такого времени шум и движение именно в той стороне, где находилась квартира Овинова... Там чернела толпа народа, и зловеще мелькали в этой темной волнующейся массе медные каски пожарных... Ни пламени, ни даже дыма не было видно, а тревога все росла и росла, народ прибывал...
Мы подъехали, пробились к подъезду и остолбенели просто... перед нашими глазами была картина страшного разрушения... Два этажа, тот, который занимал Овинов и под ним, были в развалинах. Вместо красивых окон с цельными зеркальными стеклами зияли безобразные дыры, и сквозь них мы видели только груды обломков и мусора, в которых местами виднелось нечто похожее на остатки мебели, бронзы, картин, вообще всего, что составляло роскошную обстановку квартиры.
Оказалось, что ровно в час, в тот именно час, когда мы все должны были бы сидеть за столом, наслаждаясь устрицами и дорогим вином, взорвало газометр, устроенный как раз под столовой Овинова, в подвальном помещении... Много бы от нас тогда осталось...
Овинов стоял бледный, как полотно, не слушая расспросов брандмейстера и еще какого-то полицейского офицера...
— Делайте, господа, свое дело... Я после... после... не теперь! — проговорил он и направился вновь к экипажу.
Мы тоже молча заняли свои места в экипажах...
Тронулись... Знаете ли куда?.. Нет?.. Ну, так я вам скажу!
Мы поехали... Словно сговорились, а ведь ни словом не перекинулись... Одна мысль руководила теперь всеми нашими, окончательно уже протрезвевшими, просветленными головами.
Мы поехали к Неве, далее, через Троицкий мост, прямо, к часовне, что на том берегу... Мы, переехав этот бесконечно длинный мост, оставили свои тройки и дальше пошли пешком... Неловко стало с бубенцами да к такому святому месту, и...
— Эх, господа! Несчастные, право, несчастные, жалкие даже те люди — людишки просто, кто не умеет жарко, всей душой и сердцем, забыв все земные помыслы, молиться перед престолом Всевышнего.
Это — тоже случайность!..
ЗА ДРУЖЕСКОЙ ЖЖЕНКОЙ
Они собрались за свой обычный стол, в маленьком, но уютном ресторане «Карл и Фриц» давно уже, с часу дня, а теперь половина пятого... По случаю отвратительной настоящей петербургской погоды, их завтрак слишком уже затянулся... Да и куда же им пока деваться? Не идти же фланировать по Морской и Невскому, под этим непрестанным дождем, по такой скользкой и вонючей грязи? В такую погоду только нужда и служебные обязанности могут заставить бегать по лужам тротуаров, перепрыгивать через шаркающие метлы озлобленных дворников.
Все трое были безукоризненно порядочные люди, т.е. удовлетворяющие всем принятым условиям порядочности, по крайней мере внешней, в душу ведь не заглянешь, душа — потемки, и кроме того люди совершенно независимых взглядов, и этой независимостью они очень гордились. Все трое были связаны между собой узами теплой дружбы и состояли «на ты» и все были довольно известны в столице и даже вне пределов оной, на расстоянии по крайней мере, предельного района дачной жизни.