— Пустяки! Стоит ли об этом говорить...
— Я, впрочем, не упрекаю... Я так только заметила. Который час?
— Половина первого! — пробормотал я, так больше наугад.
— Уже!.. Ну, хорошо, что ты уже совсем готов, во фраке. Бери же свою свечу и идем!
— Зачем свечу... куда?
— Вот эту бери — и идем... скорее, скорее... я просто горю от нетерпения!
Она протянула мне другую венчальную свечу, парную... Я машинально взял ее, и она, сама собой, загорелась в моих руках.
— Куда же мы идем?..
— Венчаться!..
Я попробовал было представить ей некоторые, весьма, по моему мнению, уважительные резоны: что, например, ночью не удобно венчаться, церкви заперты, духовенство спит, что бумаги надо предварительно представить... Пробовал даже сказать, что я, увы, уже женат, просил подождать, пока я пошлю за каретой... нельзя же пешком, в эту ужасную погоду; но моя невеста ничего не слыхала, должно быть, ничего не понимала. Она все твердила:— скорей и скорей — и стремительно вышла на площадку лестницы... Я чувствовал, что я весь в ее власти, что сопротивление бесполезно. Я шел за ней, как кролик, очарованный удавом, а она быстро спускалась с лестницы... «Что скажет швейцар?» — подумал я невольно и даже порылся в кармане, чтобы приготовить ему двугривенный, но швейцар спал спокойно в своей конуре. Он не слыхал наших шагов, не видел яркого света наших венчальных свечей, даже стук массивной, наружной двери, распахнувшейся сама собою, не потревожил его безмятежного сна.
Мы очутились на улице.
Какая была, поистине, ужасная погода!.. Дождь хлестал пополам со снегом, резкий ветер пронизывал насквозь, мостовая превратилась в сплошные лужи, струи грязной воды лились по тротуару из жерл домовых труб, фонари мерцали тускло, подслеповато... Мы неслись все вперед и вперед... Удивляюсь, право, до сих пор, как это городовые нас не остановили... Но эти городовые, даже не смотрели на нас, когда мы летели под самым их носом.
К ужасу моему я заметил, что мы направлялись к набережной...
Страшное подозрение промелькнуло в моем воспаленном мозгу: «Нева — Сена. Ваграмский мост — Самсоньевский... храм — могила!» Я пробовал перекреститься, пробовал проговорить слова молитвы... Все напрасно! Свободная от свечи рука моей адской невесты крепко держала меня за воротник фрака и влекла меня прямо на мост, на самую его середину.
— Здесь! — сказала она леденящим душу голосом и захохотала. — Здесь! — повторила она. — За мной!
Что-то легкое, белое перенеслось через перила, словно падающая звездочка, мелькнул сверху вниз красный огонек венчальной свечи... Я всеми силами пробовал удержаться за перила, оборвался и полетел в эту черную, холодную бездну...
Все было кончено!
Рассказчик замолчал и схватился обеими руками за голову, словно подавленный гнетом этих ужасных воспоминаний.
— Ну, что же?— спросили мы в один голос, заметив, что пауза стала как будто длинновата.
— Только через три месяца, через три долгих, томительных месяца, мое тело было найдено на отмели, за Гутуевским островом.
ЧУДЕСА ХИРУРГИИ,
или Ночь Клеопатры
Наконец, у нашего паровоза не хватило более сил. Глубоко врезался он своей горячей металлической грудью в скатный занос, зашипел, запыхтел, жалобно свистнул раза два и встал.
Забегали по вагонам озабоченные кондукторы, направляясь к голове поезда, встревожилась и публика... На служителей «тяги» дождем посыпались вопросы: «Это почему? Что случилось?.. Кой там черт-дьявол?» Один заспавшийся пассажир суетился и требовал носильщика, думая, спросонков, что приехали... Большинство же относилось, или, по крайней мере, делало вид, что относится равнодушно к данному событию, ибо предвидеть сие было весьма вероятно.