— В такие метели, — поддержал другой бас, вроде протодьяконского, — много народу гибнет... В степи ежели...
— И не только простого звания, — отозвался третий тенор с сильным насморком. — Был даже случай с одним вице-губернатором... Ямщик поехал верхом искать дороги, а он остался в возке и, конечно, погиб...
— У нас под Красноярском вице-губернатора — станового раз занесло, так на шестые сутки, без малого неделю спустя, разыскали...
— Отрыли?
— Отрыли. Только не люди, волки отрыли и сожрали. По документам только и узнали, что становой... а то...
— Должно быть, с тракту сбились... Тогда уж беда!.. А нет, лучше не пытайся, не ищи дороги, — отмаливайся на месте... Да уповай на Бога!
— У нас был случай такой, целый поезд сбился с дороги. Машинист ничего не мог видеть, не мог управлять. Локомотив незаметно отклонился левее — и пошло, и пошло.
— Это с рельсов то?..
— Какие там рельсы? Когда все, вы понимаете, все замело!..
— Ну, что вы врете!..
— Позвольте, позвольте. Да это на какой дороге было?
— А на этой, знаете, на Ростово-Владикавказской!
— Ну, там возможно... Там все возможно...
— Там, батюшка мой, был такой случай, в газетах напечатано. Налетает на станцию шайка разбойников... «Что, — спрашивают, — номер тридцатый не проходил еще?» А этот номер, господа мои, был почтовый и большие суммы вез. Начальник станции оробел, понятное дело: люди в папахах, в зубах по кинжалу, в каждой руке по ружью. Вот он и докладывает: «Прошел не более как минут двадцать». «Давай, такой-сякой, сейчас нам экстренный!» Подали... Разбойники-то взяли билеты третьего класса, а засели в первый, дуют в два кнута... понятно, догнали да с размаху так и врезались!
— Эко, парень, врет здорово! — раздалось из дальнего угла, откуда особенно тянуло запахом семги, и слышалось чавканье...
И это замечание, некстати, чуть было не испортило всего дела. Настало неловкое, смущенное молчание... Только рассказчик пробормотал вполголоса:
— Я не знаю... я сам не был... Что люди, то и я... В газетах было пропечатано!
— А тяжелое это состояние, быть занесенным в снегу... — отважился даже чей-то женский голос.
— Быть, так сказать, погребенным заживо... Представить себе только, так уже будто сам испытываешь адские мучения... — продолжал другой, тоже женский голос, погрубее...
— В снегу-то еще ничего, сударыня... А вот как вас на три аршинчика да в землю, да в тесном ящичке...
— Не говорите... это ужасно!
— Я, впрочем, сомневаюсь, чтобы такие случаи действительно были.
— Бывают-с... и бывали неоднократно!
— У нас одного купца-лабазника чуть не зарыли, только тем и спасся, что Бог помиловал, чих послал, как раз, значит, в то время, как крышку заколачивать стали. Развели это олово, запаивать, значит, дух пошел едущий — он и прорвался... Как чихнет — все так со страху повалились...
— Тоже и у нас одного похоронили. Дорогой, когда везли под катафалком, кучер сказывал, будто как в гробе кто-то хрюкает, да ему не поверили, похоронили, а потом сомнение одолело — как бы что не так... Пока бумагу подавали, на разрешение, значит, открытия, пока что... Разрыли — а он кверху спиной, и руки все изгрызены...
— Господа! Нельзя ли прекратить эти разговоры? Я женщина нервная... я не могу...
— А вы не слушайте, если нервная! — запротестовали женские голоса.
— Ах! Как же не слушать когда все это так интересно?
— И хочется, и колется, значит! — захихикали в углу, откуда семгой пахло.
— А ведь это, действительно, ужасное положение быть заживо погребенным. И все слышать, все сознавать, все чувствовать...
— А приходилось ли кому-нибудь слышать лично такого заживо погребенного и спасенного?..
— Нет не приходилось...
— Я видел одного в монастыре. Только тот ничего не рассказывал, принял схиму и дал обет молчания!
— Ах, как бы это было интересно!
— Да коли бы не врали, а правду говорили... оно точно, что тогда бы занятно было и даже, могу сказать, поучительно! — опять донеслось вместе с букетом семги.
— Да вот, к примеру, померла, думали, купчиха Федулова, богатейшая старуха, дочь свою за молодого офицера выдала, с уговором, чтобы при себе жить, вместе значит. Положили старуху в гроб, обрядили, как следует. День прошел, ничего — завтра хоронить. Лежит купчиха да все слушает. Дочь плачет, причитает: «На кого, маменька, вы нас сирот покидаете», а муж ейный утешает, говорит: «Не плачь, мой ангел, не убивайся!.. Поверь, лучше будет. Мало ли нас эта ведьма мучила... Чтобы ей на том свете легче было, чем нам с тобой на этом было...» Тут теща и не выдержала, не стерпела — злоба всю летаргию как рукой сняла. Выскочила из гроба, да и кричит: «Вон, мерзавец, из моего дома!..» То есть, такая, я вам доложу, история вышла...