Сладкая дремота стала даже переходить как будто в более прочный, глубокий сон... и вдруг... вдруг случилось нечто, совершенно неожиданное и совсем уже ничего общего не имеющее с мечтами сладкими и отрадными.
Христофор Богданович вскочил от энергичного до свирепости, свистящего, беспощадного, хлесткого такого, удара бичом вдоль его собственной холеной спины — и, к ужасу своему, заметил, что вскочил сразу на все четыре ноги.
Да-с, на четыре! Верным счетом — четыре, да еще снабженные плохо кованными, растрескавшимися копытами... Он даже взвизгнул от боли, зажал назад уши, крутнул ощипанным хвостом и попытался было лягнуть, но его усиленно потянули за повод из стойла...
Роскошной обстановки уютного, комфортабельного кабинета как не было... холодная, сырая конюшня с резким сквозняком вдоль коридора, с прогнившим, занавоженным, вонючим полом, еле мигающие фонари — озлобленные, красные усатые и бородатые лица конюхов, непечатная ругань и все те же хлесткие, но полезные для нервной системы суррогаты пресловутого душа Шарко...
Повели на двор Христофора Богдановича, он шел и не упирался... он не протестовал более, окончательно смирился духом, только тяжело поводил своими отощавшими ребрами...
И, странно! Даже ощущение сытного, хотя и тонкого обеда в его желудке сменилось неблаговонной отрыжкою гнилого сена...
Он шел медленно, спотыкаясь, натянув веревочный повод.
Рядом с ним вели, в таком же печальном виде, Карла Карловича Думер-Керлера, дальше виднелась сивая челка генерала Живодерова, тот еще, энергично довольно, ржал и пофыркивал, там дальше, в полутьме, мелькали еще знакомые морды... Странно, что везде их узнал Христиан Богданович, хотел было хоть мимоходом, украдкой, сочувственно пожать им всем руки, но не мог, по самой основательной причине...
Довели их всех до двора, где расположен был парк, запрягли, наградили снова душами Шарко, и медленно покатили по рельсам тяжелые вагоны, влекомые истощенными Росинантами.