Екатерина Ивановна с испугом взглянула на дочь и стала ей делать какие-то знаки.
— Официально мое имя обозначено на карточке, но так как теперь, между нами, как мужем и женой, не должно быть тайн, я должен вам открыться: я тот, чьей женой вы, громко и торжественно, обещали быть несколько минут тому назад, вот на этом самом месте!
Вы должны припомнить, уважаемые читатели, что все действие происходило в глухом переулке на Выборгской стороне — в центре города на больших людных улицах обыватель никогда не слышит пения петухов, но здесь подобный факт весьма возможен, а потому правдоподобен... и никого не могло удивить, что издалека в эту минуту донеслось хрипловатое — кукареку!.. Ему тотчас же ответило другое, поближе.
Гость слегка побледнел, заторопился, вспомнил, что ему куда-то необходимо, и поспешно вынув из кармана два пакета, сунул один в руки Ирен, другой положил на стол, против Катерины Ивановны, проговорив:
— Pardon, mesdames, до завтра... завтра мы поговорим подробно и обстоятельно. Это вам, а это вам... До свиданья, моя дорогая, моя радость, мое утешение!
Тайный советник послал по адресу грациозный воздушный поцелуй и сразу исчез. Именно исчез, потому что Лукерья клялась, что никого не выпускала из двери, и что у барина была богатая соболья шуба — тысячная; одно слово... висела, мол, шуба эта вот на самом этом колке, а как барин надел ее и когда, она не видала...
В пакете Ирен оказалась коробка с дорогим колье из крупных рубинов; опытный глаз красавицы оценил сразу подарок — это было целое состояние; кроме того, конверт с вложенным в него листом крупно исписанной бумаги. Екатерина Ивановна нашла в своем пакете, толстую пачку «радужных», новеньких, совсем не измятых, подобранных номер к номеру, и когда подсчитала их только приблизительно, ахнула и почувствовала себя дурно...
Нескоро опомнились и сообразили, в чем дело, и маменька, и дочка, а когда к ним вернулось ясное сознание всего происшедшего, то маменька принялась аккуратно считать все еще дрожащими от волнения пальцами соблазнительные листы, а дочка читать, что написано на листе — опять-таки красным по черному.
Маменька все сбивалась со счета, так и не досчитала, а дочка прочла внимательно, поняла и словно про себя произнесла:
— Что за мистификация!
Однако эта мистификация заключалась в правильно составленном брачном контракте, разделенном на две половины: на первой условия брака со стороны мужа, вторая осталась чистая, дабы Ирен, согласно приписке, обозначила на них свои условия.
Первое условие было лаконично.
«Обязуюсь исполнять всякое желание, немедленно и безотговорочно», а затем, нечто вроде стихов:
Долго думала Ирен над этим двустишием и вспомнила, что она слышала что-то подобное на сцене, в былые счастливые времена, кажется, в опере Гуно. Вспомнила историю Фауста. Эго подало ей надежду тоже оставить Сатану с носом — и, разыскав чернильницу с пером, она смело начертала, на свободной половине листа, свои контр-условия:
«Исполнять, конечно, все ее желания и прихоти, жить на разных половинах, не сметь являться к ней иначе, как по приглашению, испытывать чувство ревности, сколько угодно, но не сметь ничем — даже недовольной физиономией — высказывать, или каким бы то ни было способом проявлять эти чувства».
Она вновь перечла свои условия и была очень удивлена, увидав приписку после слов «иначе как по приглашению» — «кроме первых двадцати четырех часов по приведении сего контракта в исполнение».
— Я этого, кажется, не писала? — удивилась она, но вспомнив, что тайный советник, несмотря на свою лысину, как мужчина, еще очень и очень интересен, решила не исправлять приписки и оной не вычеркивать.
Тут опять случилось нечто сверхъестественное. Едва она положила на стол перо, за ненадобностью, как под ее словами ясно и отчетливо сама собой выступила кровавыми буквами подпись:
«Согласен. Агел-Шип».
— Знаешь, что я придумала? — обратилась к ней маменька. — Я завтра же пошлю одну бумажку разменять. Если она сатанинского происхождения, значит, фальшивая, и ее не разменяют, а если разменяют, значит, деньги настоящие, государственные, значит, чистые... А, как ты думаешь?
Но Ирен ничего ей не отвечала, она вошла к себе в спальню, быстро разделась, хотела было помолиться, но вместо слов молитвы ей лезла в голову, бог знает, какая чушь. Ирен завернулась с головой в одеяло, прижалась пылающим лицом в подушку и... Вот тут я, как историограф данного чрезвычайного события, не знаю, заснула она или только притворилась спящей, по крайней мере, на призыв своей маменьки она сохранила полное молчание.