Спустили им лестницы злые, зоркие приставницы и подняли потайно их в город Самирам, вместе с конями их, на диво разукрашенными.
Каждый день солнце поднималось на небо, каждый день спускалось оно за землю...
Шло чередом время, за днями недели, за неделями месяцы, за месяцами годы...
Растет и вырастает ханский сын у чужой матери, подрастает и ханская дочь-подкидыш...
Всласть утешается хан Занай, издали на своего сына глядючи, всласть утешаются злые, зоркие приставницы со своими мужьями, снизу взятыми...
Десять лет прошло... никакой беды не было над ханством, ниоткуда ее и не чуяли...
Стали тогда хан Занай и злые приставницы меж собой пересмеиваться, над старухой вещей подшучивать.
Вырос ханский сын, краше всех мужчин в Самираме стал и назвали его Искандер; только он один и носил это имя во всем городе.
А на небе скопились тучи черные, грозные, и нависли эти тучи как раз над дворцом и площадью Самирамскими.
И недобрым духом от этих туч веяло... Большие беды, великое горе в степном ветре чуялись...
Стали мужчины меж собой переглядываться, стали они меж собой перешептываться, стали на женщин косо посматривать.
А после собрались все посредине города, на большой площади, стали в тесный круг и посреди того круга сына ханского, утаенного, Искандера-красавца поставили.
И заговорили тогда мужчины...
Все говорили, а только один голос слышался, все головы думали, а будто одна изо всех, голова Искандера этими думами правила.
Говорят мужчины:
— Не хотим мы больше вашего порядка старого бабьего, не хотим больше вашего хана-женщины!.. Выбрали мы себе хана нового, Искандера, а с новым ханом и время для нас пришло новое! Сами мы будем и народом править, и на войну ходить, и на охоту, сами будем жен себе выбирать, а вы, бабье, на наши места, во дворы да сакли ступайте, ребят нянчить, варить нам плов, шить да чинить халаты и шубы наши! Не позволим больше сыновей наших, детей малых вниз бросать, волкам, львам, тиграм и птицам хищным на растерзание... Отдайте нам шлемы и броню вашу железную, себе возьмите котлы и кунганы медные, чугунные... Отдайте нам сабли острые, пики длинные, арканы тягучие, луки крепкие и стрелы, волосом оперенные, а сами берите метлы да лопаты, кочерги и ложки, утварь всю кухонную... Не хотите волей отдать все — возьмем силой. Выходите вы, женщины, все на бой с нами, чья сила возьмет, того и верх будет!
Собралось на призыв все войско женское, сама хан Занай мечом опоясалась...
Бились тогда они с мужчинами тридцать семь дней и тридцать семь ночей, залили кровью все улицы, все площади Самирамские...
И взяли верх над мужчинами женщины, потому взяли, что мужчин был по одному на сто, и бились они кулаками, да руками голыми, а женщины мечами, пиками и стрелами острыми, калеными...
Окружили мужчин тройной железной цепью, а хана их самозванного, Искандера, с головы до ног волосяными арканами опутали...
Собрался суд-совет судить непокорных, судить того, кто всему злу, горю причиной был, кто посреди круга стоял, сильнее всех с женщинами-воинами бился.
Присудили Искандера к смерти злой, лютой, присудили вырезать его сердце кривым, острым ножом и на длинной пике над городом выставить.
И казнить его Искандера, хана самозванного, рукою ханской, самой Занаиной.
Вывели осужденного на высокое место лобное... чтобы всем в городе видно было, чтобы все, глядя на казнь эту лютую, радовались.
...Подошла Занай к Искандеру — смотрит на него, а сама ничего не видит... Не видит она ни сына своего злонолучного, ни народа, что вокруг толпится, ни города своего, ни дворца ханского... И неба не видит она, и солнце яркое глаз не слепит ей, — все затянуло перед ней слезами-туманом.
И текут эти слезы двумя реками широкими, обе на запад, к морю далекому, песками окруженному...
Тяжело, не под силу, матери поднять нож кривой, острый, и рука у ней повисла, словно железом скованная.
И заговорила хан Занай к своему народу женскому, стала во всем признаваться, каяться:
— Обманула я вас, погубила и себя, и ханство все наше славное, женское, и помогли мне в том мои слуги верные, злые, зоркие приставницы! Родила я сына, а не девочку и от вас его скрыла, спрятала... Вот он сын мой, вот тот, кто воистину рожден был мной... Правду сказала слепая вещунья-старуха и над правдой той мы же надсмеялись! Легче мне теперь все ханство погубить, легче на себя поднять нож острый, жертвенный, чем ударить им сына моего, мое родное детище... Я виновата — пусть и погибну я первая!