– Нисколечко, – ответил Крымов. – Тсс! Идут!
– Мамочки, – совсем уже жалостливо повторила Кассандра. – Только бы пронесло!
Вскоре они услышали шаги и голоса. В соседнюю комнату вошли трое, хрустя стеклом под башмаками.
– Посылка должна быть в центре печи – разбивайте, – приказала женщина. – Гром и молния нам в помощь.
Размеренные удары шли друг за другом. В проеме двери появился элегантный силуэт женщины – она оперлась руками о косяки и смотрела в темноту. А они таращились на нее из этой темноты с замирающим сердцем. В очередной вспышке молнии Крымов увидел ее лицо – бледное, очень правильное, будто написанное рукой Боттичелли или изваянное Роденом. Большие продолговатые глаза – нет, ей не было дела ни до кого! Даже сейчас! Она никого и ничего не видела, кроме своего прошлого. Туда смотрела она, там жило ее сердце.
Удары раздавались минут пять. Затем ее подручные стали выбрасывать кирпичи.
– Аккуратнее, Эрик, – потребовала женщина.
Она неторопливо повернулась и ушла к своим спутникам. Андрей смахнул каплю пота с глаз, затем со лба – он буквально взмок. Кассандра еле дышала. Едва слышно засопел Антон Антонович, до того, как видно, просто переставший дышать.
Еще минута, и работа была сделана. Дождь поливал город, но гроза ушла за дом Смолянских.
– Вот оно, мое сокровище, – проговорила Метелица, наверное, сейчас принимая в руки то, за чем сюда так легкомысленно наведались Крымов, Долгополов и Кассандра, самонадеянно претендуя на чужую собственность. – Полтора века назад я сама вложила эту посылку для будущей себя – и получила ее. Вот и фарфоровая урна, купленная для него, и ключ от его души. Все осталось неприкосновенно. – Говорила размеренно, без суеты, и как же иначе, ведь она беседовала с прошлым. – В соседней мастерской была его комната – там он ваял меня из глины. Говорил: «Этим зонтиком ты укроешься от всех бед и несчастий». Мой наивный художник! Печь только жалко – когда-то мы с моим возлюбленным грелись у нее, а эти изразцы сверкали и переливались. Потом пекли в золе картошку – он научил меня. Он многому меня научил. Тому, что умеют только люди. Мы пили вино, и он, уже слабеющий, обнимал меня, а я смеялась его шуткам и знала, что его скоро не будет. Я смеялась до слез и клялась отомстить… Ладно, хватит лирики! Мы вернемся пятнадцатого декабря. А теперь уходим.
Как проявились их шаги, с каждым из которых трескалось стекло под каблуками, так и пропали. Вскоре завелся мотор машины, вспыхнули фары, бросив свет в разбитое окошко, разметав блики по потолку, и автомобиль ночной гостьи исчез. Наступила долгожданная тишина. Остался только навязчивый, неугомонный дождь.
– Фу! – выдохнул Антон Антонович. – Думал – помру, когда она появилась в проеме. А потом вспомнил, что не мой это удел – помирать, и как-то полегчало.
– Вы – бессмертный? – лихорадочно весело от волнения и пережитого шока, неровным голосом спросила Кассандра. – Серьезно?
– Это болезненная тема для Профессора, – ответил за своего творческого и научного руководителя Андрей Крымов. – Лучше ее просто так не касаться. Ну что, выбираемся?
На улице, под мелким моросящим дождем, когда раскаты были уже едва слышны редкими отголосками с другого конца города, Крымов вдруг произнес:
– Как она сказала: ключ от его души? Так вот, я знаю, от чего этот ключ.
– От чего? – тотчас подхватила Кассандра.
– И ты не догадалась?
– Да не издевайся ты над бедной девушкой.
– От того места, где уже полтора века хранятся картины художника Венедикта Смолянского. Ее портреты! Метелицы. Те полотна канули еще тогда. Мы же проверили: их нет ни в частных коллекциях, ни в музеях. Теперь она получит их, но ей они и принадлежат.
– Очень может быть, что вы правы, – задумчиво кивнул Долгополов. – Но куда она их денет? В свои северные чертоги? Папе покажет? Думаю, он не слишком обрадуется.
– Понятия не имею, куда она их денет и кому покажет, – покачал головой Крымов. – Это только ее дело – Метелицы.
Кассандра не удержалась и спросила:
– Тогда, может, ответите еще на один вопрос? Раз такие умные?
– На какой? – обернулся к ней Крымов.
– Что будет пятнадцатого декабря? – Она смахнула с лица капли дождя. – Она только что говорила. Может, конец света? А, мужчины, что скажете?..
6
Где ты, благословенное лето? С ярким и теплым синим небом, белыми кучерявыми и текучими облаками? Где ты, роскошная осень с пронзительной синевой над головами влюбленных, назначающих свидания в городских парках? Все ушло. Заканчивался еще один год. Небо над городом стало низким и тяжелым. Белым, ватным, холодным. На широких плечах бронзового Пушкина в парке на холме, за драмтеатром, появился первый декабрьский снег. Он лежал высокой горкой и на голове великого русского поэта, гордо смотревшего вдаль. Классик был недоволен этим ночным колпаком, но поди пожалуйся на нерадивую администрацию и ленивых дворников! Снег лежал и на других бронзовых скульптурах – современных и старинных. В том числе на фигуре стройной и загадочной дамы, которую прозвали «Незнакомкой». Белая подушка, да что там – целый сугроб покоился на широком куполе ее зонта. Только бронза и выдержит такое! Везде был снег, только иногда тут и там печально проглядывали на аллеях и лужайках бурые мертвые листья канадского клена. Но после поздней осени с пустыми темными улицами этот яркий снежный покров, щедро осветивший землю, казался благословенным, сулящим новую и счастливую жизнь.