Художественный музей гудел, как встревоженный улей. Все люди искусства города Царева в этот вечер были здесь. Как-никак имя Мориса Карно почти полтора века будоражило воображение мировой богемы. Продолжатель дела постмодернистов, один из пионеров экспрессионизма, знаменитый фовист был представлен на обширной выставке, занявшей сразу несколько больших залов. И каждый зал оказался грамотно посвящен тому или иному течению в изобразительном искусстве и творческой жизни художника. Уж кого-кого, а искушенных в своем ремесле искусствоведов в просвещенном Цареве было много.
В большой зале с фортепиано у дальнего окна, на столе у входа лежали стопкой книги «Морис Карно: путь к звездам». На обложке красовалось черно-белое фото из далекого девятнадцатого века: небрежно-бородатый художник в своей мастерской колдует у мольберта с холстом. Автор книги – Жером Рошмон. Все готово для презентации.
Одним из первых, кто им встретился, оказался Павел Иванович Кравцов.
– Приветствую, – сказал он, пожимая руки новым знакомым. – Пришли насладиться картинами гения?
– Да-с, утешиться искусством, – ответил Долгополов. – А кто привез выставку?
– Некто Жером Рошмон, французский искусствовед и писатель, кавалер ордена Почетного легиона, кстати.
– Автор книги?
– Именно. Мы уже познакомились. Очень изысканный месье, – усмехнулся Кравцов. – Эстет до мозга костей.
– И где он сейчас?
– В кулуарах. С Матвеем Георгиевичем, нашим директором, пьют шампанское и беседуют.
– Ваш Матвей Георгиевич знает французский? – удивился Крымов.
– Говорит, как на родном. Шучу. Французский знает преподаватель педагогического университета, кандидат филологических наук – Лилиана Мещерская. По совместительству жена Матвея Георгиевича.
– Тогда все в порядке. Он будет выступать, этот Рошмон?
– Разумеется. Вначале министр культуры Черевикин, потом наш директор, затем я, ваш покорный слуга, а потом меценат и просветитель Жером Рошмон. Он расскажет о яркой и трагической судьбе Карно, о его творчестве, а потом уже – дружеский фуршет для любителей искусства и просмотр картин под присмотром наших искусствоведов. Я вас оставлю – у меня дела. А вы пройдитесь по залам! – Он изысканно поклонился Кассандре. – Шампанское уже подают. Наслаждайтесь!
И любезный Кравцов двинулся дальше, отвешивая поклоны гостям музея.
Тройка авантюристов устремилась по залам. Где-то приходилось проталкиваться, где-то пролетать и занимать лучшие места для обзора картин. Период постимпрессионизма в творчестве Карно был восхитителен, недаром его так хвалил Поль Сезанн. Затем они попали в зал экспрессионизма, и картины в стиле фовизма восхитили и заставили трепетать. Вот почему сам Анри Матисс так завидовал ему! Все пленяло в этом художнике!
– Даже не знаю, что сказать: «черт!» или «бог мой!»? – едва не взорвался Крымов. – А теперь представьте – этот дар достался серому поденщику Зарубину. А если бы кубок выпил тот, кому он предназначался, а? Касси? Антон Антонович? – Он предусмотрительно понизил голос, потому что рядом назойливо толкались люди. – Если бы напиток Одина выпил талантливый Венедикт Смолянский? Да это был бы художник уровня самого Леонардо, а то и выше!
Долгополов кивал и то и дело перехватывал с подносов шампанское в пластмассовых стаканчиках. Кассандра тоже отпивала с удовольствием.
– Вы не налегайте так на спиртное, Профессор, – предостерег его Крымов. – Ударит в голову.
– Не учите жить. Тыщу лет не пил шампанского, да еще в такой компании. – Антон Антонович обвел початым стаканчиком гудящую толпу любителей живописи. – Все дома, в четырех стенах! Один, один! Книги да архивы! Мертвецы прошлых столетий! Давно пора было выбраться в народ! Выйти в люди!
– Касси, последи за ним, – попросил Крымов. – Хотя ты и сама хороша. Вы оба точно с голодного края.
Наконец зал умиротворился – ведущий пригласил к микрофону министра культуры Черевикина. Тот загнул речь в лучших традициях партийной номенклатуры, и половина настроения была срезана подчистую. За ним ведущий дал слово директору музея – Матвею Георгиевичу. Тот не шибко оживил аудиторию. Еще четвертинка настроения была жестоко отсечена. Публика заскучала. Все надежды оставались на Павла Ивановича Кравцова, и он не сплоховал. Его проникновенный рассказ о жизни Мориса Карно в Париже, где тот учился у великих мастеров, и путешествии по Южной Америке, Австралии и Новой Зеландии, откуда он привез «новую живопись» и «новую палитру», которые и прославили художника, вернул добрую половину утерянного интереса.