Я рад, что Кайла попросила меня погулять подольше. Фактически всегда, когда я чувствую, что проигрываю битву с собой, прогулки помогают мне. Долгие прогулки. И секс. И у меня такое чувство, что сегодня вечером она точно знает, что надо делать.
И это еще одна причина, почему я так безумно люблю ее. Речь идет не только о соединении, скрепляющем нить, которая связывает вас с кем-то другим. Речь идет о том, что происходит на обоих концах этой нити. Вы не просто связаны с этим человеком, вы и есть тот человек. Кайла знает меня, всего меня, и принимает каждую потерянную, искаженную, поврежденную часть.
Мне никогда не нужно ничего говорить ей. Она внутри меня, она знает. И, несмотря на все это, любит меня. В мире, где магия не должна существовать, меня иногда ошеломляет любовь, потому что, как это может быть что-то иное, кроме мистического, волшебного? Любовь направляет нас, если мы сбились с пути.
Эмили позади меня негромко лает, вырывая меня из моих мыслей. Я тянусь к ней и беру ее на руки. Она замерзает быстрее других собак и не боится сообщить мне об этом. Хотя я никогда не был поклонником одежды для собак, возможно, крошечный рождественский свитер будет приемлем для старенькой ворчливой собачонки.
Когда я понимаю, что гуляю почти полтора часа или около того, направляюсь обратно в квартиру, практически скользя по льду на улице, до того, как добраться по ступенькам на наш этаж.
Останавливаюсь за дверью и прислушиваюсь. Слышу рождественскую музыку, какую-то джазовую версию, доносящуюся из-за двери.
— Я вернулся, — кричу я, заходя в холл. Меня сразу поражает теплый запах горячего шоколада. Дверь в столовую открыта, но дверь в гостиную закрыта. Собаки мчатся к столу у стены, где дымится кружка с какао. Я ловко отцепляю поводки, а затем поднимаю записку рядом с кружкой.
Приходи к камину один. Захвати горячий шоколад.
— Приходи один, — читаю я вслух. Поднимаю бровь и смотрю вниз на собак. — Простите, ребятки. Таков приказ.
Поднимаю кружку и делаю глоток - он густой, более похожий на расплавленный шоколад, чем на горячий, но все же вкусный - затем кладу руку на ручку двери в гостиную, медленно поворачивая ее и открывая дверь.
Естественно, собаки мчатся ко мне, но я отталкиваю их ногой и, закрывая за собой дверь, захожу в комнату.
В комнате темно, за исключением свечения от камина, купающего комнату в мерцающем свете. Мне необходимо мгновение, чтобы глаза приспособились, и я нигде не вижу Кайлу, пока не понимаю, что смотрю прямо на ее силуэт у окна.
— Кайла?
Делаю несколько шагов к ней, а затем останавливаюсь. Она стоит, положив руки на бедра, но совсем не двигается. Она ничего, лишь тени и формы, и я не вижу ее лица.
— Иди к розетке у дальней стены и вставь в неё вилку, — говорит она, голос хриплый.
— Хорошо, — неуверенно отвечаю я. Теперь я совершенно не знаю, что, черт возьми, происходит, но делаю так, как она говорит.
Появляется искра, а затем сияние рядом со мной. Я поворачиваюсь, и моя челюсть практически падает на пол, когда Кайла стоит там, абсолютно, мать вашу, обнаженная, с огнями гирлянды, обёрнутыми вокруг нее от лодыжек до самой шеи.
— Что за черт, — затаив дыхание, произношу я, выпрямляясь и проводя рукой по челюсти. — Что ты делаешь, сумасшедшая девчонка?
Она резко смотрите на меня, что трудно воспринимать всерьез, когда она - голая рождественская елка.
— Отвлекаю тебя с помощью рождественского настроения, вот что я делаю. Теперь укрась меня, — она кивает на коробку с мишурой и украшениями рядом с ней.
Могу лишь смотреть на неё.
— Я сказала, укрась меня, — говорит она. — Я твоя елка. Укрась меня.
Теперь это... это нечто новое. И хотя я хочу стоять там, смотреть на нее и почесывать голову, я замечаю слабое волнение в ее глазах от мысли, что я могу посмеяться над ней, из-за чего она смущается. Мне нравится, когда щёчки Кайлы краснеют от смущения, но не тогда, когда она голая, уязвимая и в опасном положении.
Потому что мне придётся притвориться, что она гребаное дерево.
— Да, мэм, — протягиваю длинную цепочку серебряной мишуры и смотрю на ее обнаженное, сияющее тело. — С чего мне начать?
— С чего хочешь, — отвечает она.
Поэтому я начинаю с ее лодыжек. Обматываю мишуру вокруг провода гирлянды, чтобы удержать ее на месте, затем веду ленту вокруг икр и бедер. Останавливаюсь между ее ног и скольжу пальцами по мягкой коже между бедер. — Здесь? — спрашиваю я, мой голос уже хриплый от похоти. Не могу игнорировать тот факт, что у меня есть одна чертовски сложная проблема с собственными джинсами, то, с чем придется столкнуться, прежде чем ночь закончится.
— Ммм, — говорит она, и я медленно провожу пальцами по её киске, слегка обводя клитор. Даже не уверен, хочу ли продолжать, особенно, когда она очень громко стонет, и ее ноги начинают дрожать.
— Не останавливайся сейчас, — шепчет она, и я ввожу в нее сначала один палец, а затем два, настолько плотную и влажную, что это опьяняет. Она сжимает мои пальцы, и мои шары, член и грудь, словно заключены в горячие тиски. Весь воздух покидает мои легкие.
— Нет, — низко и напряженно говорит она. — Не прекращай украшать меня. Все не может закончиться так быстро.
— О, да ты обломщица. Никогда не раньше не заставлял рождественскую елку кончать.
— У тебя ещё будет возможность, поверь мне, — говорит она.
Неохотно вытаскиваю пальцы и размазываю ее влагу по ее же животу, немного забавляясь, когда прижимаю к ней мишуру.
— Ну, если ты даешь мне свободу действий, — говорю я, — имею в виду, мишура не хочет оставаться на тебе сама по себе.
Она улыбается мне, лицо освещено ее собственными огнями, и при этом выглядит чуть нелепо и смешно сексуально.
— Для этого и нужен горячий шоколад. Именно поэтому я сделала его очень густым. Или, знаешь ли, твой собственный вклад, хотя давай оставим его на потом.
Смотрю на кружку горячего шоколада и беру ее. Он был уже слишком густым, а теперь, когда остыл, напоминает расплавленное шоколадное месиво.
Не колеблясь, я окунаю пальцы во все еще теплую кружку и начинаю разрисовывать ее тело. Прохожусь по мягкому животу, то рисуя, то облизывая ее, затем размазываю шоколад по ее груди, уделяя дополнительное время твердым соскам.
У нее перехватывает дыхание, она снова дрожит, и я поднимаю мишуру, прижимая ее, пока та не приклеивается. Размазываю шоколад толстым слоем - по ее тонкой шее, ключицам, плечам, рукам, двигаясь к позвоночнику, пояснице и маленькой дерзкой попке. Беру больше мишуры, теперь золотую и зеленую, и снова и снова оборачиваю вокруг нее.
Я адски заведён. Член в джинсах напряжен, словно пытается найти способ вырваться из заточения. Не знаю, как долго смогу продолжать сдерживаться. Дело в том, что это может быть самый странный способ, которым кто-либо когда-либо пытался подбодрить меня или отвлечь, но я, черт возьми, благодарен, что у меня есть такой вдохновитель, как Кайла.
— Теперь украшения, — говорит она, переступая с ноги на ногу. Я знаю, она устала стоять, поэтому делаю все быстро.
К счастью, единственные украшения в коробке сделаны из мягкого войлока. Ничего из стекла или металла, которые могли бы сломаться или поранить нас, когда я решу повалить ее на пол. Потому что, давайте посмотрим правде в глаза, это именно то, что произойдет дальше.
Мне удается повесить лишь несколько украшений. Два на уши, несколько на пальцы, когда я ворчу:
— Ладно, достаточно. Теперь хочу, чтобы ты встала на колени на полу.
— Ещё нет, — говорит она, улыбаясь словно дьявол. — Ты должен одеть звезду.
Господи Боже. Смотрю в коробку и вижу верхушку звезды. Хватаю ее, растягиваю золотые нити, чтобы она могла держаться на голове Кайлы, а затем надеваю ее туда. Ее корону.