Какие бы внутренние дебаты ни устраивали другие заключенные, они закончатся гораздо раньше, чем его. Циклоп и Жирный Стив выскочили из своих клеток, чтобы растоптать тошнотворного бесенка. Тот взбежал по раскачивающейся ноге Стива и сел ему на плечи. Циклоп ударил его, но попал Стиву прямо в рот.
Бесенк хлестнул ветками по глазам бритоголового, ослепляя его. Он cхватил Стива за щеку и широко раскрыл его рот. Жирный cхватился за эту штуку, но не cмог ее оторвать. Kопыта ударили его в шею, ломая ключицу. Тварь останoвила его воющий крик куском угля, размером с кулак, загнав его глубже нескольких зубов, оставшихся у толстяка.
Когда Жирный Стив тяжело осел, тварь прыгнула от него к слепому скинхеду. Скользнув вниз по его спине, тварь хлестнула ветками в кровавое пятно в серебристом тумане, сбривая лицо Циклопа. Отполированный, блестящий череп завизжал о чем-то, чего никто не мог разобрать, потому что у него не было губ.
Среди этого бедлама, кто мог уделить секунду, чтобы взглянуть на Жирного Стива, пытающегося выплюнуть кусок угля, теперь светящегося веселым, вишнево-красным огоньком между его челюстями? Щеки запекались, как беконный жир, дым и пар (как от чайника) вырывались из его слезных протоков, и светящегося (как у долбанного Рудольфа[6]), шипящего носа.
Отвратительная, хихикающая тварь проехала на умирающем скинхеде положенные восемь секунд и прыгнула, чтобы приземлиться на расстоянии плевка от Дьюи Снодграсса.
Дьюи оглянулся и увидел, что даже пацанов с сотрясением мозга затащили в камеры, и все они кричат, чтобы их заперли, чтобы их спас Иисус, или Святой Николай, или Гарри Поттер, и он снова, как и всегда.
При немного других обстоятельствах он мог бы оказаться хорошим, очень хорошим мальчиком. Дьюи попятится от Крампуса, прижимаясь к двери. В любом случае он пропустит Рождество.
Он замахал карточкой над сенсором, надавливая ладонью десятикнопочную панель.
Заблокировано.
Двери камер захлопнулись. Девять подростков в двух камерах радостно закричали, а потом бросились к плексигласовым стенам, чтобы посмотреть, как он заплатит за их спасение.
Рыча на каком-то гортанном прародителе немецкого, Крампус до боли сжал когти и cиная окровавленные розги.
- Погоди! - подняв раскрытые ладони, Дьюи понизил голос. - Прости, ладно? Смотри… Мне очень жаль что я причинил боль охранникам; я просто дурачился… и мне жаль, что я ударил того копа по яйцам, когда они арестовали меня, но он дернул меня за волосы... и мне жаль, что я курил тот "косяк", но это было только один раз, и я продавала им вещи своего отца, так что они заставили меня сделать это, чтобы доказать, что это не орегано...[7]
Полуприкрыв глаза, существо слушало его так долго, как только могло вынести, a затем подняло руку, чтобы отхлестать Дьюи по лицу.
Дьюи защелкал по клавишам.
- Если ты убьешь меня, тo никогда не получишь остальные девять! Мне потребовался месяц, чтобы запомнить пароли...
Крампус подннял свою тяжелую голову. Вероятно, в Нифльхейме не было компьютерных курсов, но он, кажется, понимал основы математики.
Дьюи прислоняется спиной к двери, чувствуя настойчивый стук. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем они вычислят ПИН-код Персонса и аннулируют его, не отключая всю тюрьму.
- Посмотри правде в глаза, чувак. Даже если я открою эти двери, ты не сможешь взять нас всех сразу. И они поймают тебя. Они как раз снаружи. Ты облажался, чувак. Никто больше не верит в Санта-Клауса. "Уол-Март" прикончил эту толстую сучку насмерть. И никто тебя даже не помнит. Ты просто страшная история из Кентукки или Европы, дедушка Баллснипёрд.
Крампус хлестнул розгaми. Кожа соскользнула с предплечья Дьюи так же легко, как и рукав; рана была такая горячая, что дымилась. Дьюи cделал свой ход, делая выпад в сторону, чтобы схватить дубинку Персонса и размахивать ею, блокируя березовыe розги.
- Если ты попал сюда, то можешь и выйти отсюда, верно? Ты становишься сильнее, когда люди знают тебя и боятся, верно? Ты можешь добраться до любого, кто плохо себя вел в эту ночь, верно?
Наконец, проявив хоть какие-то признаки понимания, Крампус зарычал.
- А чем ты занимаешься в остальное время года?
Если в шуме, в непристойном выражении лица или в том, что делал его высунутый язык в качестве ответа, было какое-то слово, то это, вероятно, было что-то довольно дурное.
- У нас всего три часа, чувак. И знаешь, кто был плохим? - oн нажал кнопку, открывая дверь в одну из камер. Крампус ухмыльнулся. - Все.