— Тхээ-тхээ-тхээ, — собака часто дышала, согревая лицо дыханием.
— Шарик, фу! — послышался приглушённый голос.
Шёпот раздался где-то рядом. Удивился, что не заметил, как кто-то смог подойти к нему почти вплотную незаметно. Пёс соскочил с его груди и шмыгнул к хозяину. Крутояров поднялся на ноги — перед ним стоял мальчишка лет тринадцати-четырнадцати. В лунном свете видно его худое лицо, запавшие глаза, слезящиеся и от этого блестевшие с особой силой.
— Ты кто?
«Да едрить тебя в квадратный корень! — мысленно выругался он. — Пропустил пацана! Если бы это был фриц, то он бы меня уже пришил! Так и подыхают люди, от глупых ошибок!»
— Ванька я, — ответил мальчишка.
Он подошёл ближе, и Сергей смог лучше разглядеть его. Мальчик был очень худ, вытянутое по-лошадиному лицо обветрено, а пальто не по размеру висело на нём как на швабре.
— Ты что здесь делаешь?
— А вы?
— Мне… надо… надо мне.
— И мне. Я за дровами пришёл. Печку топить. Здесь веток много, выкапываю по ночам.
— А днём нельзя?
— Не, днём нельзя. И ночью тоже нельзя. Немцы увидят — сразу пристрелят. Им ведь тоже топливо нужно. Скоро и этих деревьев не останется. Немцы их пилят, а нам остаётся веточки по ночам собирать. А вы партизан?
Крутояров чуть в экстаз не провалился от этих слов. Ну да, партизан он, защитник отечества.
— Ну, в каком-то роде — да.
— Я сразу понял, — худющий, как скелет, ребёнок погладил по загривку псину, усевшуюся у его ног. — Видно, что вы не из здешних.
— Это почему?
— Вы только недавно линию фронта перешли. Сразу видно. Вы сильный. У нас все еле ходят, от голода падают. А вы не голодали. Шарик, фу!
— М-да, ёлки ж твои палки, — протянул Сергей. — А я об этом и не подумал. Немцы, значит, тоже это заметят. И сразу загребут.
— Дядь, а вы откуда?
— От верблюда. Это Парковая улица?
— Парковая? Не знаю такой. Это шоссе Урицкого.
Урицкого? Ах ты чёрт, ведь Парковой эту улицу назовут уже после войны! А ведь вляпаться можно, забудешься, спросишь такую вот глупость, и — хана.
— А ты зачем с собакой выходишь? — спросил. — Она ведь шумит. Вот попадёшься немцам.
— Выгуливаю. Ну, и дрова заодно собираю. Шарика съесть хотели, когда совсем голодно стало, вот я и спрятал его в подвале. А он не дурак, он понимает всё. Он знаете какой тихий… Я его никому не отдам. Сам с голоду помру, а Шарика никому не отдам.
Сергей понял, что ребёнок может пригодиться. Мыслей пока никаких, но его можно использовать. В любом случае, каштаны из огня таскать лучше чужими руками. А моральная сторона его не очень-то беспокоила. Этого мира не существует, это только калька. Нет мира — нет проблем.
Он стал расспрашивать Ваню, как дойти до нужного места. Карта картой, но горожанин должен знать, как добраться до нужного места быстрей и не попасться при этом ночным патрулям.
— Мне нужно на Конюшенную улицу, — сказал он. — Я правильно пойду, если по Парк… по шоссе Урицкого, а потом сверну на Садовую?
Мальчик задумался.
— Конюшенная? Это которая сейчас 1 Мая называется? Лучше, наверно, по Советскому бульвару, а потом через парк на Московскую, — ответил он. — Идти дольше, но там немцев меньше. Они не любят эти парки. Все боятся, что снова партизаны появятся. Хотя почти каждый день прочёсывают их. А в темноте боятся. Хотите, я вас туда проведу! У меня нюх на фашистов. У Шарика тоже. Думаете, почему он к вам кинулся? Потому что своего почувствовал. Пойдёмте!
Крутой довольно хмыкнул. Дают — бери. Раз уж мальчишка сам предлагает помощь, почему бы не воспользоваться? Сапёр ошибается только один раз. Так что пусть этим сапёром будет Ваня.
— А дрова? Ты ведь хотел дров поискать.
Пацан махнул рукой.
— Да потом. Не это главное. Вам же помощь нужна. Вы ведь с заданием, фашистов бить надо. Я вас проведу, они и не увидят. Я уже научился по городу незаметно ходить. Я, дядь, всё сделаю, чтобы от немцев избавиться! Я ведь уже…