- Гриша, откуда ты набрался слов? - спросил Пусторослев. Ему хотелось разрушить это темное очарование, которое так долго держало его в своей власти. Гриша слегка покраснел.
- Может быть, я глупости говорю. Не знаю. Что от людей услышишь, что сам придумаешь. Ты думаешь, что ты барин, так ты один думаешь? Я тоже люблю думать. Только, что я тебе скажу.
Гриша приумолк.
- Скажи, Гриша.
- Если бы я все это дело знал, ни за что бы я не захотел быть человеком.
Были не раз такие странные и не совсем детские разговоры. Наутро Пусторослеву казалось, что этого Гриша не говорил, что все эти слова ему пригрезились в дремоте позднего вечера, в усталой дремоте вопрошающего и не находящего ответа человека.
И сам Гриша днем бывал совсем простым и обыкновенным мальчиком, с самыми простыми мальчишескими затеями и интересами. Только тихий очень и скромный, и очень худенький. И когда вспоминал покойных родителей, то иногда поплачет. А. когда говорили при нем о фабричных рабочих, он делался печальным и хмурым, и начинал дрожать, и тихо уходил.
Там, у гроба матери, он казался лохматым, взъерошенным и уродливым. Но на самом деле он был скорее красив. Только очень уж худ.
И хорошо было то, что у него не много было неприятных привычек. Или, может быть, он был такой тихий и внимательный, что сам скоро замечал, чего здесь не следует делать.
Приближались великие дни. Сладостное веяние свободы носилось над городами и темными селениями нашей родины. Созрело негодование, и в его бурном дыхании отогрелась нежная надежда, так долго таившаяся под равнодушным и беспощадным снегом.
Гриша пришел вечером к Пусторослеву. Видно было, что он хочет что-то сказать.
- Гриша, что ты? - спросил Пусторослев. Гриша помолчал. Покраснел.
Так покраснел, как никогда еще не видел у него Пусторослев. Сказал звенящим и решительным голосом:
- Наши завтра пойдут. И я пойду. Пусторослев испугался.
- Гриша, куда ты пойдешь? Что за глупости! - досадливо крикнул он. Что тебе там делать, такому маленькому? Гришины глаза горели, и щеки багряно пылали.
- Пойду, - тихо, но решительно сказал он. Пусторослев понял, что не надо спорить.
- Гриша, - сказал он успокоительно, - утро вечера мудренее. Мы об этом лучше завтра поговорим с тобою, - а теперь не пора ли нам спатиньки?
Гриша стыдливо улыбнулся.
- Спатиньки придут сами, - сказал он, - а только какие спатиньки? Белые далеко, зеленым рано, серых не хочу, черных ты не пустишь, - какие же спатиньки! разве только красные.
День страшный и беспощадный поднялся над морозным жутким городом. Была безоружная толпа, и вооруженные люди убивали. И ужас витал над столицею.
Пусторослев рано вышел из дому. Забыл о Грише. Встречи и заботы захватили его.
И вдруг, в говоре толпы, мимолетные слова:
- Много мальчишек...
Разом вспомнил. Стало страшно. Поехал домой. Очень торопил извозчика. И так было страшно и тоскливо, словно непоправимое совершалось несчастие.
Дома - расстроенное Наташино лицо, ее убегающий взор, ненужные слова:
- Ах, Андрей Павлович, на улицах-то что делается.
- Гриша где? - крикнул Пусторослев. Наташа смутилась. Покраснела. Заплакала.
- Как сказали с вечера шубку спрятать и сапожки, все спрятала в шкап. Да уж как он ключ нашел, ума не приложу. И такой был тихий, и такой тихий. На минутку вышла, вернулась, нет Гриши. Оделся, и уж как пробежал? Ума не приложу.
Пусторослев вышел опять на улицу. Остановился у подъезда. Куда идти?
Шли все в одну сторону. Поспешно, словно спасаясь. Молодой человек с рыжею бородкою, по одежде рабочий, в очках, говорил:
- Вот он чем нас встретил! штыками да пулями. В толпе дворников и лавочников слышался злой говор:
- Студент. Переоделся.
Какой-то паренек в барашковой шапке быстро пробежал, крича:
- Товарищи, обходят!
Побежали.
Показались всадники. Они ехали медленно. На перекрестке собралась толпа рабочих. Слышались крики. Полетела в солдат пустая бутылка. Двое всадников отделились от строя. Нелепо махали шашками. Толпа разбежалась.
Пусторослев свернул в переулок. Шел куда-то. Шел поспешно, пробираясь наудачу к центру города. Не везде можно было пройти, - стояли цепи солдат, не пускали.
Шум, толпа, казаки, окрики часовых, - все это скользило мимо сознания. Пусторослев забыл, что его ждали, забыл о своем деле, - только мысль о Грише повторялась настойчиво и больно.
И вдруг увидел Гришу. Мальчик пробежал мимо, странно бледный на морозе. Крикнул Пусторослеву:
- Иди, иди за мною.
Черные на бледном лице глаза мгновенною молниею блеснули перед усталым взором Пусторослева. И в то же мгновение резкий звук рожка пронизал все уличные шумы.
- Гриша, вернись! - крикнул Пусторослев. Бежали мимо, кричали. Было видно много искаженных ужасом лиц. Улица пустела.
И опять Гриша. Подошел к Пусторослеву.
- Зачем они бегут? Чего они боятся? - спрашивал он, и голос его звенел и дрожал.
Такой бледный, и глаза так горят. Пусторослев взял его за плечо и сказал:
- Милый, вернемся домой. Здесь не надо стоять. Они убивают. Гриша засмеялся, - совсем, как тот, ночной мальчик. Пусторослев смотрел на Гришу с недоумением и тоскою. Белый и сияющий, как тот, ночной посетитель, мальчик говорил:
- И пусть убьют. Разве ты боишься? Умрём вместе. Не стоит жить с этими злыми людьми. Не хочу быть с ними.
Вдруг где-то странно близко послышался тупой гул и топот множества коней. Всадники приближались медленно и неуклонно. Лошадиные в пене морды были близки и странно добродушны и покорны, как всегда, - а над ними колыхались красные, свирепые и тупые лица.
И над гулом и топотом стройного воинства пронесся внезапный звонкий крик:
- Палачи!
Гриша оттолкнул руку Пусторослева и, звонко крича, побежал навстречу всадникам. Сверкнула белая, беспощадная улыбка, мелькнула в воздухе длинная стальная полоса, - офицер ударил Гришу.
Над детским трупом быстро мчались всадники.
Маленький изуродованный труп схоронили. Пусторослев остался жить, усталый, безрадостный, втянутый в суету ежедневной работы для дела, - труд до подвига, но все еще без восторга.
Но длится время, и он ждет. Наступают великие дни. Опять придет сияющий рождественский мальчик.
Уже он приходит, приходит снова, тихий, вопрошающий, озаренный темною улыбкою, - подходит в тишине одинокого вечера и заглядывает в усталое лицо Пусторослева.
И опять слышит Пусторослев его тихий и настойчивый шепот:
- Я хочу. Я пойду с ними, - и ты пойдешь со мною, в новый мир, через эту дверь, темную, но верную.
И знает Пусторослев, что теперь он не оставит Гришу одного, - пойдет с ним, за ним. И шепчет:
- Милый? Где ты? Кто ты? И слышит:
- Приду. Вместе пойдем. И повторяет:
- Вместе умрем.