Я открыл глаза. Было темно, но я сразу сообразил, что я на Земле, в своей спальне, а кошмар творился наяву. Кошмаром стала вся Земля: все посходили с ума, и денежки мои вылетели в трубу. Три года невыносимого одиночества прошли впустую.
Я повернулся. Джин рядом не было. Моя Джин с огненно-рыжими волосами и анемичным телом куда-то ушла. Из столовой доносилась музыка, визжали и хрипели голоса.
Я с трудом добрался до двери, спотыкаясь о груды барахла. Джин в ночной сорочке неподвижно сидела перед телевизором, обалдело уставившись в него. По ее лицу, по стенам гостиной плясали разноцветные пятна.
Свирепая дрожь — казалось, что у меня на моих глазах вершиться мерзкое преступление, — прошла по мне волной и сменилась холодной яростью. Я ощутил тяжесть в руке. Латунный подсвечник! Где я его прихватил? Я прыгнул и изо всех сил ударил по экрану. От резкого хлопка заложило уши, со звоном посыпались стекла. Я бил, не переставая. Летели какие-то щепки, хрустела и лопалась электронная начинка, а я колотил и колотил, и не мог остановиться. От латунного подсвечника остался лишь изогнутый стержень, от телевизора — груда обломков.
Джин испуганно глядела на меня.
— Френк! — голос ее дрожал. — Френк…
— Немедленно ложись!
Она поднялась со стула, боязливо обойдя меня, и выскочила из гостиной. Я устало опустился прямо на пол.
Вот тебе и кошмарный сон… Бессмысленность, идиотизм происходящего не укладывались в голове. А, может, все проще? Сплю я себе на маяке и вижу всяческие сны. И чего только не присниться… Вот только никогда еще мне не снилось, что мне снится сон.
Боль почти парализовала руку, кровь ручьями стекала из глубоких порезов. Я отыскал в ванной полотенце и замотал руку. Вернулся в столовую. Сквозь шторы мало-помалу проступал рассвет. Снова сел. «Кто-то должен мне все это объяснить», — подумал я. Я вспомнил, кто мне может помочь, и встал. Под ногами захрустело крошево телевизора.
Я быстро оделся. Рука уже не кровоточила. Для начала я закрыл все двери, а ключи взял с собой. Вернувшись, я хотел застать Джин дома — нам еще многое предстояло обсудить.
Таймс-сквер грохотала. Нужное мне здание я увидел издалека. Оно высилось там, где сияли бы звезды, не погаси их день. Орали рождественские гимны, опять нещадно палило солнце.
«PER ASPERA AD ASTRA» — сверкали золотом буквы на фасаде здания.
Девиз нашего времени… Сейчас я крепко засомневался в этом. Не знаю, как насчет терний, но звезды выглядели паршиво.
— Здравствуйте. Входите, пожалуйста, — непривычно вежливо сказала секретарша. Хорошенькая, в обычном платье, она выглядела гораздо соблазнительнее тех, с дырками. — Господин Уилсон ждет вас. Можете пройти.
Именно из этого кабинета я отправился в космос три года назад.
— Вы ждали меня? — спросил я.
Моложавое лицо Уилсона выглядело по-прежнему обаятельным. Он приветливо улыбнулся.
— Да, я знал, что вы придете.
— Что происходит? Кто объяснит мне, отчего рехнулся весь мир? А может, дело во мне самом? Я ничего не понимаю!
— Присядьте, — спокойно сказал Уилсон. — Не спешите с вопросами. Три года — большой срок, а изменилось многое. Но для вас все произошло внезапно, и я понимаю, что вам приходится очень трудно. Хотите продлить контракт?
Я вздрогнул.
— Еще три года?
— Понимаю. Вам нелегко, — посочувствовал Уилсон. — Как бы вам объяснить… произошло в общем-то неизбежное. Все к этому шло. Немало потрудился Институт Рекламы, финансируемый различными филантропическими обществами. Институт изучал психологию потребителя и, судя по результатам, добился немалых успехов.
— В чем?
— В рекламе! — продолжал Уилсон. — Из искусства реклама превратилась в науку. Мы научились внушать потребителю покупать не только то, что ему нужно, но и то, что ему самому не пришло бы никогда в голову. И если раньше реклама принадлежала обществу, то теперь общество принадлежит рекламе.
Я старался его понять, а он продолжал декламировать:
— Еще предтечи научной рекламы нащупали верный путь. Суть его проста: подольше щекочите человека, и ему очень захочется избавиться от щекотки. Повторяйте, повторяйте, возбуждайте подсознание. И в один прекрасный момент оно овладевает человеком, и он неосознанно совершает поступки, которые в нормальном состоянии были бы невозможны. В нашем случае он идет и покупает.
Но этот метод применим не только в рекламе. Современное искусство, не затрагивая высшую нервную систему, воздействует непосредственно на рефлексы. Модернистская поэзия, атональная музыка, абстрактная живопись, к примеру, — все это неэстетично, непривычно и часто неинтеллектуально, но именно то, что надо! Человек становится послушным, а главное — предсказуемым.