— Разве это не чудо? — затаив дыхание, прошептал Николас. Небо переливалось огнями, словно присыпанное изумрудной пылью.
— Чудо — это когда тепло, — проворчал из кармана Миика.
К восходу они достигли вершины. Хотя небо побледнело, а северное сияние растаяло, свечение всё же осталось, только переместилось ниже — в долину за горой. Теперь это были не переливы зелёного, а всполохи всех цветов радуги. Николас посмотрел на карту, пытаясь сообразить, где же они. За горой должна была располагаться эльфийская деревня, но мальчик видел лишь раскинувшуюся до самого горизонта заснеженную равнину — и ничего кроме. Впрочем, нет. Вдалеке на северо-западе виднелись поросшие соснами холмы, но больше никаких признаков жизни не наблюдалось.
Тогда они продолжили идти на север — к разноцветным огням, вниз по склону горы, сквозь напоенный светом воздух.
Невероятно, как быстро Николас пал духом. На вершине всё казалось ему возможным, но сейчас, когда ноги оленя увязали в снегу, мальчика снова охватила тоскливая тревога.
— Я, наверное, с ума сошёл, — пробормотал он.
В животе от голода будто поселился дикий зверь — злобный, рычащий, требующий еды. Мальчик поглубже натянул отцовский колпак. Снег понемногу начал стихать, но всё равно ещё падал, и снежинки вспыхивали красными, жёлтыми, зелёными и пурпурными искрами. Николас чувствовал, что с Блитценом что-то неладно. Олень замедлил шаг, а голову опустил так низко, что мальчик уже не видел его рогов.
— Тебе нужно поспать, и мне нужно поспать, — сказал Николас. — Пора сделать привал.
Но Блитцен всё шёл и шёл, втыкая копыта в белый покров, до тех пор, пока колени его не подломились, и он не рухнул в снег.
Бух.
Николас оказался в ловушке. Блитцен, один из крупнейших оленей, которых когда-либо видела Финляндия, был очень, очень тяжелым. И всей этой тяжестью он сейчас навалился на ногу Николаса. Миика выскочил из своего карманного убежища и побежал к голове Блитцена, чтобы его разбудить. Но мышиная возня мало трогала могучего зверя.
— Блитцен! Проснись! Ты меня придавил! — завопил Николас.
Но Блитцен не просыпался.
Николас чувствовал, как попавшая в западню лодыжка наливается болью, и та растекается по телу, смывая всё на своём пути. Вскоре осталась только боль. Мальчик попытался оттолкнуть оленя и вытащить из-под него ногу. Если бы не голод и слабость, он, наверное, смог бы освободиться. Но пока от его усилий было мало толку, а Блитцен с каждой минутой становился тяжелее и холоднее.
— Блитцен! — напрасно звал Николас. — Блитцен!
Мальчик вдруг понял, что может умереть здесь — и никто не узнает, что с ним случилось, никто не будет о нём плакать. Ужас сковал Николаса похлеще самого лютого мороза, а странные огни всё плясали в воздухе над его головой. Красный, жёлтый, синий, зелёный, пурпурный…
— Миика, уходи… Кажется, я застрял надолго. Уходи же. Беги…
Миика встревоженно повёл носом, огляделся по сторонам — и вдруг заметил что-то, недоступное человеческому взору.
— Что там, Миика?
Мышонок пискнул в ответ, но Николас, разумеется, ничего не понял.
— Сыр! — пропищал Миика. — Я чую сыр!
Конечно, сыра нигде не было видно, но Миику это не остановило. Если вы во что-то верите, вам нет нужды это видеть.
Мышонок сорвался с места и побежал. Снег падал густой стеной, но был лёгким и пушистым; он укрывал землю ровным слоем, так что почти не мешал Миике, который устремился на север и теперь торопливо перебирал лапками.
Николас смотрел, как маленький зверёк сначала превратился в точку, а потом и вовсе исчез.
— Прощай, мой друг. Удачи!
Он поднял руку, чтобы помахать мышонку вслед. Пальцы от холода стали почти фиолетовыми и горели огнём. Желудок сводило судорогами. Ногу, зажатую между оленем и целым миром, сдавило так, что Николас боялся ослепнуть от боли. Мальчик закрыл глаза и представил роскошный пир: бесконечные блюда с окороками, имбирными пряниками, тортами и черничными пирогами. И, конечно, горячий шоколад.
Николас откинулся на снег, и усталость навалилась на него огромным валуном, по капле выдавливая жизнь.
Миика скрылся из виду. И когда Николас почувствовал себя совсем ужасно, он произнёс нечто столь же ужасное. Самое ужасное, что вообще можно сказать вслух. (Закройте глаза и уши — в особенности, если вы эльф!)