Сейчас, правда, на месте бывшей свалки во всю строился оптовый рынок, в овраге, на месте Норы, уже закончили первый уровень подземных гаражей, а Крысы рассеялись по городу, в поисках нового места жительства.
Остались только Ирина, которой Михаил купил однокомнатную квартиру, Доктор Айболит, живший у Ирины и братья Кошкины, которых тот же Михаил устроил охранниками в «Кентавр».
И нужно было признать, что Михаил поступил мудро. Несколько заторможенные от природы, Кошкины не пили, строго выполняли распоряжение начальства в лице Нины, и им и в голову не могло прийти уйти с поста или заняться чем-нибудь помимо работы. Их кормили, одевали, предоставили жилье в том же клубе, а ничего больше им для счастья было не нужно.
Они признавали только тех, кто о них заботился: Ирину, Михаила, Нину и Доктора. И еще они безоговорочно признавали авторитет Гринчука. Почему, этого не понимал даже Гринчук. Вряд ли в головы Кошкиных могло вместиться такое понятие, как уважение к мундиру или должности. И страха они не ведали. Но Гринчука уважали.
Еще Кошкины ненавидели насилие. Единственным способом вывести их из себя, было устроить драку, или просто ударить кого-нибудь в их присутствии. Тут уж остановить Кошкиных было невозможно. Нарушитель в течение десяти секунд оказывался на улице, не взирая на свой авторитет или свою крутизну. Посмотрев, как работают в таких ситуациях братья, Гричук, сам неплохой рукопашник, решил, что кто-то талантливо заложил в Кошкиных несколько простых, но очень эффективных приемов. И сам Гринчук с ними спаринговать бы не стал. Это, кстати, поняли и клиенты клуба. Быстро. Так что жизнь «Кентавра» протекала в последние пару месяцев практически без разборок и потасовок.
– Привет, – сказал Гринчук.
Кошкины улыбнулись.
– Все нормально? – спросил Гричун, входя в клуб.
– Да… – сказал один брат.
– Хорошо, – добавил второй.
– А где госпожа директор?
Из зала доносилась музыка и какие-то дружные выкрики. Вечеринка была в самом разгаре, и эм-си отрабатывал свои деньги. Раньше этих эм-си именовали массовиками-затейниками, но времена менялись. И не всегда в лучшую сторону, отмечал Гричук.
– У себя, – сказал Кошкин, указывая рукой в сторону директорского кабинета, который теперь нужно было именовать офисом.
– Ждет, – сказал второй Кошкин и закрыл входную дверь на замок.
Теперь они оба смотрели на Гринчука выжидательно. С одной стороны, они ждали дальнейших указаний, а с другой стороны, им нужно было следить за порядком в зале.
– Идите, ребята, я сам, – решил их сомнения Гринчук, и братья скрылись в зале.
Музыка, ринувшаяся, было, в холл, затихла, снова придавленная дверью. Гринчук посмотрел на пакеты, которые держал в руках, потом перевел взгляд на дверь зала. Черт, братьям он, как раз, подарков не приготовил. Забыл. Просто не подумал. Хотя, они, кажется, счастливы, и без подарков.
Счастливы.
Снова это слово. И снова это дурацкое чувство неудовлетворенности. Все нормально, сказал себе Гринчук. Все в порядке.
Хреновый из него гипнотизер. Этот, аутотренер. Совсем никакой.
Гринчук подошел к двери кабинета. Постучал.
– Входи, – ответила Нина.
И Гричук вошел.
– Привет, – сказал Гринчук. – С Новым годом!
Нина сидела в своем кресле, за черным письменным столом, перед ней стояла бутылка шампанского и бутылка коньяку. И открытая коробка шоколадных конфет. Шампанское было еще не тронуто, а коньяк наполовину выпит.
– Явился, – улыбнулась Нина. – А я уж и не ждала.
Она развела руками, демонстрируя угощение.
– Решила начинать без тебя. И, – Нина подняла указательный палец, – заканчивать без тебя.
– И жить без тебя! – выкрикнула Нина. – Надоело.
Гринчук сложил подарки на столе перед Ниной, сел в кресло напротив:
– Что надоело?
– Все.
Обычно о выпившем человеке говорят, что он навеселе. Но Нина веселой не была. Она обычно, чуть выпив, становилась агрессивной.
– Тебя ждать надоело, клуб этот надоел – все надоело, – Нина взяла бутылку, плеснула себе и в хрустальный стакан для Гринчука. – Выпей.
Гричук взял стакан, покрутил его в руках.
– Или сказать, чтобы тебе принесли холодного чаю? – спросила Нина. – Будешь и дальше алкашом прикидываться?
– Уже можно не прикидываться, – сказал Гринчук, понюхав коньяк.
– Чего ты нюхаешь? – обиженно осведомилась Нина. – Хороший коньяк. На хороший коньяк у меня еще хватает денег. На коньяк – хватает.
Нина залпом, не чокаясь, выпила из своего стакана.
– Только на коньяк и хватает. А на ремонт клуба – хрен, не получается. И на новую аппаратуру – тоже. Может, у меня не денег не хватает, а ума? Мозгов, чтобы клубом руководить? Скажи, Гринчук, ты же умный.
Гринчук отпил из стакана.
Нина выжидательно смотрела на него, зрачки глаз были расширены, и в них Гринчук увидел себя.
– У тебя все есть Нина, – тихо сказал Гринчук. – Все. И ум, и внешность, и талант администратора. Только одного у тебя нет…
– Чего?
– Наркоты у тебя в клубе нет. Ты ее запретила продавать. А без наркоты такой клуб вытянуть не может никто. Чудес не бывает. Наркотики – обязательный пункт ассортимента таких заведений. Ты же это знаешь?
– Знаю. Но наркотиков продавать здесь не буду.
Гринчук допил коньяк.
– Тогда чем ты не довольна? Ты должна быть счастлива. Нет денег на ремонт? Зато нет наркотиков. И еще пару месяцев не будет. А потом либо ты сломаешься, либо придется продать клуб. А новый хозяин снова пустит сюда наркоту. И сменит твою обслугу.
– Думаешь, я этого не знаю? – Нина снова разлила коньяк в стаканы. – Ты мне что-нибудь хорошее скажи. Умное.
– Хорошее? – спросил Гринчук.
Он не ел с утра, и теперь коньяк начинал согревать желудок. И теплой волной стал пробираться в голову.
– Слышал, что сегодня из больницы выписался Гиря. Пардон, Геннадий Федорович. Ты, случайно, не по этому поводу напиваешься?
– И поэтому. Тоже. – Нина снова залпом выпила коньяк.
– Думаешь, он придет разбираться?
– Конечно. Придет. – Нина попыталась взять конфету из коробки, но не смогла. – Это ведь его клуб. А я. Только. Числюсь директором. Хреновым директором.
Гринчук отвел взгляд.
Нина было плохо. И еще хуже ей было оттого, что выхода не было. Хотя, один был. Нина о нем никогда не говорила вслух, но Гринчук знал об этом выходе.
Нужно было просто дать понять Гире, что теперь он, Гринчук, крыша Нины. И что теперь Гире нечего делать в «Кентавре». И самым неприятным во всем этом было то, что Гиря наверняка съехал бы с базара.
– Ты с ним поговоришь? – спросила, наконец, Нина.
– И что потом? У тебя потом появятся деньги без наркотиков? Или ты предлагаешь мне прикрывать эти наркотики? Ты этого хочешь?
– Я хочу, чтобы Гиря сюда не приходил, – неожиданно трезвым голосом сказала Нина.
Гринчук выпил свой коньяк.
– Не получится. Он обязательно придет. И придет не потому, что захочет повидать тебя, – Гринчук отодвинул стакан. – Он придет повидать меня. Ему очень захочется поговорить именно с Юрием Ивановичем Гринчуком. Лично. Типа принести свои извинения, за то, что попытался меня конкретно подставить нашим борцам за чистоту рядов. Он захочет поговорить со мной, и я не смогу ему отказать.
Гринчук невесело усмехнулся.
– И знаешь почему?
– Захочет извиниться, – ровным голосом ответила Нина.
– Почему я не могу отказать.
– Из вежливости, – взгляд Нины стал неподвижным.
Она словно рассматривала нечто, невидимое Гринчуку.
– Потому, что теперь есть ты. И твой бизнес. И он всегда сможет предложить мне сделку.
– А лучше было бы, если б я исчезла?