Потом на лице Салино возникла усмешка. Говорила она примерно следующее: «Может, и не нужен. Но все равно купишь, куда денешься».
— И почему же? — спросил он.
— У нас уже есть календари на следующий год. — Для Норы это была новость. Она стояла за дверью, затаив дыхание, и грызла ногти.
— Да, но ведь такого у вас нет, — умудрился выдавить Трин.
Салино метнул в его сторону сердитый взгляд и буркнул:
— А ты помолчи.
— Два календаря в офисе, два дома, на письменном столе, — сказал Лютер. — И еще один в кухне, у телефона. Часы точно сообщают мне, какой сегодня день, компьютер — тоже. Так что ни одного дня в году как-нибудь не пропущу.
— Мы собираем деньги для детей-калек, мистер Крэнк, — произнес Салино вкрадчиво-тихим голосом.
Нора почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы.
— Мы уже сделали пожертвования в пользу детей-калек, офицер, — парировал Лютер. — Через «Юнайтед уэй»[1], нашу церковь и наши налоги мы уже пожертвовали средства в пользу всех нуждающихся.
— Вы что же, не гордитесь своими полицейскими? — грубо вмешался Трин. Вне сомнения, он не раз слышал эту фразу из уст своего напарника.
Лютер помолчал секунду-другую, стараясь совладать с охватившим его гневом. Можно подумать, покупка календаря — единственный способ выразить гордость за своих полицейских. Точно согласие дать взятку в своей собственной гостиной является доказательством того, что он, Лютер Крэнк, горой стоит за парней в синей форме.
— В прошлом году я выплатил в городскую казну налогов на общую сумму тринадцать тысяч баксов, — сказал Лютер, а его горящие глаза так и сверлили при этом молодого Трина. — Часть этих денег пошла на выплату зарплаты вам. Другая — на зарплату пожарным, водителям «скорой», школьным учителям, сантехникам, уборщикам улиц, мэру города и штату его служащих, судьям, судебным исполнителям, тюремщикам, всем чиновникам, что заседают в магистрате, всем, кто работает в больнице милосердия. Они выполняют важную и большую работу. Да, сэр, поистине великую работу. И я горжусь всеми нашими городскими служащими. Но причем тут календарь, скажите на милость?
Трин, разумеется, ни за что не смог бы выстроить эту мысль в столь безупречном логическом порядке, а потому ответа у него не нашлось. И у Салино тоже. Повисла напряженная пауза.
Поскольку Трин не был способен на сколь-нибудь интеллигентную отповедь, он разозлился и решил, что непременно отомстит Крэнку. Запишет номер его машины, заляжет где-нибудь в засаде и поймает гадину на превышении скорости или проезде на запрещающий знак. Остановит, разозлит, дождется грубости или саркастического замечания, что даст ему право извлечь сукина сына из машины. А потом заставит прислониться к капоту с раскинутыми руками и расставленными ногами на глазах проезжающих мимо водителей. А потом... потом защелкнет на нем наручники и отвезет в тюрьму!
Приятные мысли вызвали у Трина улыбку. Салино в отличие от него не улыбался. До него уже дошли слухи о Лютере Крэнке и его дурацких планах на Рождество. Фромейер рассказал. Вчера ночью он специально проехал по Хемлок-стрит и увидел один-единственный дом, не украшенный снеговиком, как положено на Рождество. Выглядел этот дом непривычно вызывающе и странно.
— Жаль, что вы смотрите на все это именно таким образом, — с грустью заметил Салино. — Мы же просто стараемся собрать как можно больше денег для несчастных детишек.
Тут Норе захотелось ворваться в гостиную и крикнуть: «Вот чек! Давайте сюда ваш календарь!» Но она не сделала этого, поскольку понимала: последствия будут плачевны.
Лютер кивнул, губы поджаты, глаза так и сверлят Трина. А тот принялся драматическим жестом сворачивать календарь в трубочку, размышляя о том, кто же станет следующей жертвой. Календарь в его огромных мясистых лапах мялся, шуршал и становился все меньше и меньше. И вот наконец стал узеньким, точно ручка от швабры, и Трин сунул его обратно в трубку-футляр и прикрыл крышечкой. Церемония была закончена, пора уходить.
— Веселого Рождества, — кисло пожелал Салино.
— А полиция все еще спонсирует команду сиротского приюта по софтболу? — спросил Лютер.
— Конечно, обязательно, — ответил Трин.
— Тогда приходите весной, я пожертвую сто долларов на спортивную форму.
Ублажить полицейских не удалось. Они даже не смогли заставить себя сказать «спасибо». Лишь кивнули и переглянулись.
Напряжение не спадало. Лютер проводил их к двери в полном молчании, тишину нарушало лишь раздражающее похлопывание Трина дубинкой по ноге. Ведет себя точь-в-точь как скучающий ночной патрульный, высматривающий, кого бы огреть по голове.
— Речь шла о каких-то несчастных ста долларах, — с упреком заметила Нора, входя в комнату. Лютер стоял у занавесок, выглядывая на улицу сквозь щель — хотел убедиться, что они ушли.
— Нет, дорогая, о гораздо большем, — возразил он с таким видом, точно ситуация была необычайно сложной и лишь ему удалось взять ее под контроль. — Как насчет йогурта?
Для голодающих достаточно одного упоминания о еде, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Каждый вечер они вознаграждали себя маленькой упаковкой обезжиренной имитации фруктового йогурта, который поглощали в сосредоточенном молчании, наслаждаясь каждой каплей. Лютер сбросил уже семь фунтов, Нора — шесть.
Они объезжали район в пикапе, высматривая очередную жертву. Десять человек, все в черном; они полулежали в кузове, на тюках с сеном и горланили песни. Сверху наброшены одеяла, под ними так удобно держаться за руки или ущипнуть соседку за бедро, но все развлечения носили пока самый невинный характер. Ведь они как-никак из лютеранской церкви. Их предводительница сидела за рулем, рядом с ней примостилась жена священника, игравшая по воскресеньям на органе.
Пикап свернул на Хемлок-стрит, и выбор тут же был сделан. Приближаясь к неукрашенному дому Крэнков, водитель сбросил скорость. К счастью, в этот момент на улице находился Уолт Шёль. Возился с проводом-удлинителем, в котором не хватало добрых восьми футов, чтобы обеспечить подачу электричества из гаража к самшитам, обвитым гирляндами из сотен зеленых лампочек. Поскольку Крэнки от иллюминации отказались, он, Шёль, решил, по всей видимости, как-то компенсировать пробел.
— А эти дома? — притормозив, спросила Уолта женщина за рулем.
— Да. А что?
— Да так просто. Вот ездим, поем рождественские гимны. Мы молодежная группа из лютеранской церкви Святого Марка.
Тут Уолт расплылся в улыбке и даже уронил провод. Вот это кстати. Да что вообще вообразили эти Крэнки? Что смогут удрать от Рождества?
— Они что, евреи, что ли? — спросила женщина.
— Нет.
— Тогда буддисты или вроде того?
— Да нет, ничего подобного. Методисты. Просто в этом году пытаются избежать Рождества.
— Что?
— Вы меня слышали. — Уолт, широко улыбаясь, стоял у двери водителя. — Он вообще чудной, доложу я вам. Убегает от Рождества, хочет сэкономить деньги на круиз.
Предводительница и жена священника обменялись многозначительными взглядами, а потом долго смотрели на дом Крэнков, что находился через улицу. Юнцы в кузове перестали петь и прислушивались к каждому слову. Соображали, что к чему.
— Думаю, парочка рождественских гимнов пойдет им на пользу, — с надеждой заметил Шёль. — Так что давайте запевайте.
Хористы спрыгнули на землю, потом юнцы перебежали на другую сторону улицы и остановились возле почтового ящика Крэнков.
— Да вы поближе подойдите! — крикнул Шёль. — Они против не будут.
Хор выстроился вдоль дома, рядом с любимой клумбой Лютера. Шёль бросился к двери и попросил Бев срочно позвонить Фромейеру.
Лютер выскребал ложкой остатки йогурта, когда хор громко и торжественно грянул первые строки знаменитого рождественского гимна «Да пребудет с вами Господь, празднуйте и веселитесь». Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Чета Крэнков кинулась в укрытие. Низко пригнувшись, они бросились из кухни. Лютер впереди, Нора следом. Ворвались в гостиную и подбежали к окнам, которые, к счастью, были зашторены.
Стоило певцам увидеть, как шевельнулись занавески на окнах, как они радостно замахали руками.
— Рождественский хор, — тихо прошипел Лютер и отступил от окна. — Стоят возле самого дома, рядом с кустами можжевельника.
1
«Юнайтед уэй ов Америка» — благотворительная общественная организация, основана в 1918 г. Занимается сбором средств на оказание гуманитарной помощи.