Я подняла голову, встала и подошла к окну. Вместе со мной смотрела ночь.
Прошло несколько часов. Я, наконец, услышала знакомый стук копыт и легла в постель.
Через минуту в комнату тихо вошел муж. Он зажег свечи и стал укладывать свои вещи в кожаный чемодан. Я лежала, боясь пошевелиться. Странное оцепенение сковало мое тело.
В комнате горели две свечи. Одна у окна, другая у противоположной стены.
Наконец я не выдержала.
— Почему ты не сказал мне, что уезжаешь? — спросила я.
Мистер Рочестер вздрогнул. Мой вопрос застал его врасплох.
— Потому что ты не очень-то интересовалась моими делами, Джен, когда мы встретились… в последний раз…
— Но я не хочу, чтобы ты слова уезжал! — воскликнула я с горечью. — Неужели тебе со мной так плохо?
— Плохо? — повторил он. — Я вовсе и не собирался заниматься с тобой проблемами фермы… Но эта земля… не оправдала моих надежд… В этой стране достаточно, конечно, природных и прочих ресурсов… это, конечно, хорошая страна… Но земля, то место, где сейчас находится наша ферма, не будет давать прибыли. Вождь племени сказал, что вчера по звездам увидел грозящие этой земле стихийные бедствия: наводнения, пожар… Словом, Джен, я должен позаботиться о новом вложении денег. На более благодатной почве…
— Да, да, — повторила я едва слышно. — Именно поэтому ты хочешь оставить меня одну…
— Джен, вчера в мужском клубе было собрание… Все об этом говорят… Барон Тави предложил мне свою помощь…
— Да, да… Барон Тави…
Я глубоко вздохнула.
Мистер Рочестер, сжалившись надо мной, обнял меня за плечи.
— Джен… Как хорошо, что ты со мной, — сказал он.
Я вздрогнула.
— Больше так никогда не говори со мной, Эдвард! — сказала я.
— О Господи! — простонал он. — Почему?
— Понимаешь в чем дело, — начала я как можно более спокойнее. — Я не принадлежу больше тому миру, в котором живешь ты… И о котором ты мечтаешь… И даже отдаленная возможность этого исключена… Ты давно не говорил со мной по-настоящему… Не знал, что творилось в моей душе… Я устала от того общества, в котором мы с тобой жили… И теперь… — слезы душили меня, — словом, прошу тебя, смотри на меня как на монахиню… впрочем, ты и так это делаешь… Смотри на меня, как на человека, который отринул все радости, отказался от счастья, оставив себе лишь работу… на этой ферме…
— Гм, — удивился мистер Рочестер. — Можно я закурю?
Я кивнула, и он зажег сигару.
— Я рад, что смогу принять участие в торжественной церемонии, Джен, — произнес он.
— Какой церемонии?
— Твоего пострижения в монахини. Но я думаю, что этого не случится.
— Почему же?
Он что-то пробормотал, не вынимая сигары изо рта. Потом поднял на меня глаза.
— Готов поручиться, Джен, ты не примешь вновь постриг. Я знаю тебя, Джен, я знаю…
Я сцепила руки на коленях.
— Но ведь ты знаешь, что мне будет плохо без тебя. Как, по-твоему, я буду спать, не зная, где ты и что с тобой… Я ничем не смогу облегчить твои муки… Ну, пожалуйста, не уезжай!
Мистер Рочестер несколько минут вертел в руке сигару, а потом сказал:
— Джен, мне хочется, поверь, чтобы даже тень огорчения миновала тебя. Долго ли я буду отсутствовать? Я и сам не знаю…
— Мне будет очень тяжело без тебя… Может быть, ты возьмешь меня с собой?
Мистер Рочестер долго раздумывал.
— Вот что, — заявил он, поднимая голову, — мы лучше поедем вдвоем… когда… я найду место… у нас будет много денег…
Я улыбнулась, закрыв глаза.
Мистер Рочестер наклонился и поцеловал меня. Это, по-видимому, прибавило ему решительности.
— Если я понадоблюсь тебе, — сказал он, — попроси кого-нибудь из слуг разыскать меня. А теперь усни. Почему ты не спишь сегодня так долго?
— Нет, — сказала я. — Я выйду и похожу немного. Как душно… мне душно… Мне душно и я не знаю, отчего это. Мое сердце торопится и стучит…
Я потянулась, стремительно обняла мужа, спустилась по лестнице в сад.
Торжественный мрак скрывал землю. Ночь дышала безмолвием; полное, совершенно чистое, как ключевая вода, молчание стерегло землю, бесконечно затопив мир, уходило к небу и царствовало. В нем созвездиями толпились невидимые деревья, их цветы кружили голову тонким, но сильным запахом, щедрым и стойким, волнующим и привольным, влажным и нежным, тревожили миллионами воздушных прикосновений.