Однажды, глядя на купол театра, я медленно подняла руку к глазам, чтобы закрыть видение, начинающее возникать в высоте… Высота закружилась, закружился, трепеща, и свод; внизу засветилась бездна. И в этой распахнутой настежь бездне я увидела лицо Джона Стикса.
Бледнея и улыбаясь, почти в обмороке, я уехала домой, и всю ночь не могла уснуть. Всю ночь в спальне моей горели свечи. Прислушиваясь к себе, как к двери, за которой, тихо дыша, стоит враг, я сидела или ходила, то смеясь презрительно, но таким смехом, от которого становилось еще глуше в сердце, то плача и трепеща. Я боролась со своей душой, готовой обратиться в крик.
— Довольно, — говорила я, когда вдруг несколько дней покоя и хорошего настроения давали уверенность, что бред рассеялся.
Но тут же, глядясь в зеркало, с внезапной тоской видела я, что в глубине за моим отражением шел задумчивый Джон Стикс.
Я гладила лошадь, но та, отвернув голову и задрожав, не шла, а топталась на месте. Животное, казалось, жило в этот момент моими нервами. И сердце мое билось, как копыта другой лошади били когда-то знойный песок Индии. И, опустив голову, стоял, спокойной рукой держа узду, Джон Стикс.
Проходили месяцы. За моими окнами с узорчатыми ширмами и тяжелыми занавесями сиял ослепительный морозный день.
Приближался праздник Рождества.
Я смотрела за окна на огромные снежные хлопья и вспоминала другой зимний день… Мерцающую зеленью залу моего детства…
Зеленые стены, ковры, мебель и пальмы в зеленых вазах. Тогда я впервые разглядела на картине, висящей на стене, обнаженную белую даму с отрубленными руками. Шел снег. Я спряталась в комнате за буфетом. За моей спиной поблескивали стеклянные графины и хрустальные бокалы. На картине были изображены белые, красные и желтые дома, выраставшие из синей воды. По воде плыли корабли. Но в тот вечер я впервые разглядела на картине обнаженную женщину в белом… Я много раз видела ее раньше, но никак не могла решить, считать ли ее чуточку живой и в таком случае немного опасной, хотя в то же время необъяснимо привлекательной…
Тогда обнаженная дама с отрубленными руками была определенно живой. Я это чувствовала нутром.
Под стеклянным колпаком тикали часы. К циферблату прислонился мужчина, играющий на флейте, а на маленьком камешке сидела золотая женщина. Когда часы били двенадцать, мужчина начинал играть на флейте, а женщина — танцевать.
Миссис Рид часто показывала своим детям, как работает механизм. Элизе, Джону и Джорджу Рид это очень нравилось, а мне было почему-то жалко флейтиста и даму, запертых под стеклянным колпаком.
На стене напротив висел, освещенный светом зимнего дня, портрет миссис Рид, молодой, почти девочки, в костюме Ифигении. От картины исходило удивительное сияние. Гостям миссис Рид всегда показывала эту картину, гордясь своим бывшим артистическим дарованием. Мне тоже нравилось смотреть на Ифигению. Нравились ее изящные руки, губы, глаза, широкий чистый лоб… Совсем не такой, какой был у миссис Рид. Так казалось мне.
Каждый Рождественский сочельник миссис Рид, вспоминая молодые годы, собирала в гостиной много народу и устраивала «Представление о Радостном Рождестве Христовом».
Бывал там и мистер Брокльхерст, директор Ловудского приюта. И множество других гостей со своими семействами.
Рождественское представление шло к концу.
Мария, Иосиф и дитя спали в своей хижине.
Играла небесная музыка.
Импровизированную сцену заливали потоки света, и медленно опускался Ангел в окружении Ангелов поменьше, одетых в белое… Эти роли исполняли обычно дети миссис Рид.
Мне же дозволялось читать две заключительные строки праздничного представления:
После этого занавес опускался под аплодисменты гостей. Затем все усаживались к праздничному столу.
Гости разбирали бокалы и счастливая миссис Рид, одаривая их кокетливой улыбкой, желала всем счастливого Рождества.
Когда Рождественский обед заканчивался, гости, притоптывая, потея, подпевая, водили хоровод. По традиции его возглавляла миссис Рид.
С растрепанной прической, она одной рукой держала за руку Элизу, в другой крепко прижимала свои широкие юбки. За Элизой шла поющая и хихикающая Джорджиана, за ней — мистер Брокльхерст, с лоснящимся от пота лицом… Следом за ними в общем потоке с шумом проносились остальные гости. Замыкала цепочку всегда наша нянька Бесси.
Хоровод устремлялся во все двери, дом ходил ходуном, позвякивали хрустальные люстры.