От неожиданности я вздрогнула и выронила книгу.
— Боже мой! Барон Тави… Простите, что я без разрешения вторглась в вашу комнату, — растерянно проговорила я.
— Ничего, ничего… — с улыбкой ответил барон. — Это не моя комната.
— Да?!
— Это комната Джона Стикса, путешественника из Англии…
— Простите…
— Нет, нет, мне все равно, — засмеялся барон. — Я просто увидел вас здесь и зашел поздороваться.
Он быстро раскланялся, оставив меня одну среди моих рассеянных чувств и мыслей.
Я подняла с пола книгу и вернула ее на место.
В эту минуту в комнату вошел сам Джон Стикс. Я хотела было уйти, но поведение Джона оказалось настолько неожиданным, прямо противоположным моему ожиданию, что я тут же переменила решение. Казалось, Джон совершенно не удивился моему присутствию в его комнате, мало того, он будто бы даже не замечал меня…
Усевшись в кресле, он взял со стола лист бумаги и стал что-то быстро записывать.
Я попробовала заговорить с ним.
— Добрый день, мистер Стикс… Простите, пожалуйста…
Он быстро повернул голову в мою сторону и спросил:
— Вы приехали из Лондона?
— Да. А что?
— Нет, ничего… Просто я думал, может быть, у вас найдется газета.
— Нет, извините.
Что же теперь мешало мне уйти? Женское любопытство? Неловкость? Смущение? Или что-то еще, неведомо приковавшее мои ноги к полу. Совершенно не понимая своих чувств, я стояла и смотрела на Джона Стикса.
— Сядьте, — сказал он, поймав мой взгляд.
— Спасибо… Я собиралась уходить…
Джон Стикс посмотрел вдруг на меня так печально, с такой пронзительной чистотой и грустью, что я засомневалась, не сказала ли чего-либо обидного.
— Я чем-то вас обидела?
— Да нет… ничего… — задумчиво произнес он. — У меня, знаете ли, был один друг… который ходил сюда, на реку, и всегда носил шелковое белье…
— Но я…
— По-моему, у вас духи… какие-то странные… — он вдруг громко рассмеялся.
— Да, да, очень милые духи… — я тоже не знала, что сказать ему.
В эту минуту на пороге появился слуга, молодой индус. Увидев мое растерянное лицо, он вежливо спросил:
— Миссис Рочестер? Какие-нибудь неприятности?
Я, наконец, вышла из оцепенения:
— Нет, нет, можете идти…
Я хотела выйти из комнаты Джона, но он остановил меня вопросом:
— Как вам нравится здесь?
— Я все еще не могу опомниться, — с живостью отозвалась я.
— Вот как?.. — задумчиво произнес он и замолчал. Потом, рассеянно поглядев на меня, прибавил с улыбкой: — Что вы скажете о моих книгах?
— Простите, — ответила я, — но я многое не понимаю…
— Ну, говорите, что же вы любите?..
— Мне можно уйти? — сухо и вежливо спросила я.
— Ну нет! — засмеялся Джон. — Я хочу показать вам кое-что. И если у вас есть время, садитесь и слушайте.
Он раскрыл одну из книг, подошел к окну и стал читать удивительно мягким, берущим за душу голосом, полным печали и нежности:
— Как человеку не устоять на ногах перед ослепительным солнечным ликом, так и влюбленному — перед ликом своей Возлюбленной.
У меня подкосились ноги, о свет моих очей, но разве я виноват? Меня ослепила твоя красота…
Увы, увы. Луне ли говорить Лотосу о своей любви, когда Небесные Врата закрыты и собираются тучи, несущие дожди?
Они похитили у меня мою Возлюбленную и увезли ее с караваном на Север.
Ноги, попиравшие мое сердце, скованы железной цепью.
Скажите лучникам, чтоб были наготове…
Голос Джона Стикса внезапно смолк.
— Что это было? — спросила я.
— Любовная песнь Хар Диала, — сказал он. — Вам понравилось?
— Очень. Прошу вас, прочтите что-нибудь еще, вы так чудно читаете!
Джон благодарно посмотрел на меня.
— Когда читаешь это по-английски, несколько теряются интонации причитания, характерные для индусов, — сказал он. — Но в оригинале песня звучит прелестно.
Он снова подошел к окну и, глядя в опрокинутое навзничь полуденное небо, пропел несколько строк на непонятном мне языке. Я была ошеломлена. Никогда в жизни мне не приходилось слышать ничего подобного. Это были не стихи. И не песня. Это была нагретая любовью музыка, божественная музыка, сотканная из слов, смысл которых не был мне понятен, но я не чувствовала необходимости в постижении этой музыки умом, ибо это была музыка сердца.
Когда Джон Стикс закончил, я не могла сдержать слез.
Он подошел и поцеловал мою руку.
— Хотите, я скажу, какой в этом смысл?
— Нет, — прошептала я. — То есть, да…