И сейчас она припомнила странный случай минувшей весны, которому тогда не придала особенного значения.
На телецентре отмечали очередную годовщину со дня его основания, и официально праздник устраивал Шерфорд как главный продюсер. После недолгой официальной части в холле второго этажа решено было отправиться на побережье. Через полчаса шумная толпа разместилась по телевизионным автобусам и с зажженными фарами понеслась в сторону Лонг Бранча. Пат, не проработавшая тогда еще и полугода, не очень‑то разбиралась в подводных течениях студии и, по правде говоря, в людях — все казались ей блестящими, умными и занятыми исключительно творчеством. Она с удовольствием села в автобус с двумя Алексами, молодыми ребятами из отдела информации — во‑первых, потому что они оба казались ей воплощениями образца тележурналиста, напористого и бесстрашного, а во‑вторых, тогда Джеймс Маккард только что сделал свое заявление об Уотергейтском деле, и вся страна жадно гадала, действительно ли президент произнес в ответ на это заявление, что ему наплевать на все происходящее, — главное, чтоб об этом никто не узнал.
Пат ужасно хотелось поговорить обо всем этом с информационщиками, которые всегда первыми были в курсе политических новостей.
Первый Алекс, или Алекс‑толстый, улыбнулся и ответил вопросом на ее вопрос.
— Тебе, детка, как сказать: как публике или как профи?
А Алекс‑тощий ущипнул ее за мягкое место и подмигнул:
— Информация дорого стоит, малютка! Но если тебя действительно так заботят исторические фразы, то оставайся с нами — и все узнаешь.
На побережье народ посолидней осел в знаменитом ресторанчике «Аэроплан», а молодежь, затарившись спиртным, разбрелась по бухтам.
Пат и Алексы устроились на дальнем конце уходящей в океан косы. Было уже тепло, и все трое разделись, чтобы позагорать и побродить по воде. Пат, которую уже четыре месяца ни на минуту не отпускали обжигающие мысли о черноволосом певце, очень хотелось забыться, и она с удовольствием пила вино под интересные разговоры двух друзей.
— Видишь ли, у Лос‑Анджелеса деньги, но зато у Сан‑Франциско дух, и потому там никакие голливудские штучки не проходят. Вот тот же «Аэроплан». Ты слышала его?
— Кого?
— Ну не кабак же! Группу. Такое сильное противопоставление «Бердз».[4] У «Аэроплана» полностью выражена индивидуальность Сан‑Франциско, его свобода, его любовь… Не просто же так город назван в честь святого, который проповедовал только любовь. А ты, Патриция, как относишься к любви?
Пат тоже захотелось сказать в ответ что‑нибудь умное и значительное, но перед глазами снова возникло отрешенно‑прекрасное лицо Мэтью Вирца — и она, улыбаясь, пробормотала нечто невнятное.
Это было хуже чем ошибкой.
Алексы незаметно переглянулись, сели поближе, и один еще с большим жаром продолжал говорить и подливать вино, а второй едва заметно начал гладить ее колени. Буквально через полчаса Пат совершенно расслабилась и под умело ласкающими ее руками уже раскинулась на взятых с собой на всякий случай свитерах. Она закрыла глаза, и ей казалось, что горячими солнечными лучами и жгучими касаниями к ней снизошел Мэтью Вирц в виде древнего властного бога. И она уже была готова принять его… Но вдруг золотое колесо остановилось, и стало темно.
Как во сне девушка услышала тихий, но полный ярости голос Стива:
— Неужели вы думаете, что я не смогу найти в вашей работе ошибок, которые будут стоить вам места?
— Но, мисс Фоулбарт…
— Заткнитесь. Ваше счастье, что я пришел вовремя. Потом наступило молчание, а когда Пат открыла глаза, то увидела всемогущего шефа, сидящего рядом и, как ни в чем не бывало, протягивающего ей сэндвич.
— Что это было, Стив?
— Ничего. Сон. Плохой или хороший — выбирай сама.
И Шерфорд с непонятной Пат тоской посмотрел куда‑то в набегающие волны прилива.
Вскоре это немножко странное приключение забылось, но сейчас, после того, как в голосе Стива откровенно, как никогда, прозвучали нотки беспокойной заботы о ней, Пат вдруг ясно представилось, от чего он спас ее тогда…
Она и не заметила, что, размышляя подобным образом, все еще держит телефонную трубку в руке. Пат положила трубку на рычаг, и телефон тут же взорвался возмущенным звонком.
— Боже, неужели вы так долго делитесь впечатлениями о назначении в нашу «Шапку»? — Звонила Кейт Урбан, режиссер «Шапки», сорокалетняя одинокая дама, сумевшая за полгода из замухрыжистой передачи с расхожим набором народных песенок сделать стильное обозрение, из которого едва ли не каждая пятая песня становилась хитом. Стив знал, куда ее поставить. — Не будете ли вы столь любезны, Патриция, чтобы спуститься к нам в «троечку» и познакомиться поближе. Мы не привыкли терять время зря.