Наутро снегу оказалось так много, что Пат минут пятнадцать провозилась с машиной, выводя ее на дорогу. Но когда уже можно было ехать, внезапная сильная тянущая боль свела ей низ живота. Побледнев до синевы, Пат откинулась на сиденье и застыла, надеясь, что боль сейчас утихнет. И действительно, через несколько мгновений спазм прошел, Пат вытерла со лба испарину и снова потянулась к рулю — но вдруг что‑то нежно, с опаской, но властно и настойчиво повернулось в ней. Ребенок зажил своей, неподвластной ей жизнью! И это произошло именно в день приезда Мэта! Это будет ее лучший рождественский подарок! Сегодня вечером она еще не скажет ему об этом, но завтра, завтра, когда вспыхнут на их новой синтетической елочке волшебные огни, она возьмет его смуглые пальцы и положит себе на живот, и малыш обязательно откликнется на это прикосновение, и Мэту станет легко и радостно, как и ей сейчас…
Пат так разволновалась, что решила не ехать сегодня на работу, благо двадцать третье число всегда оставляли практически свободным, имея в виду адский нон‑стоп всей следующей недели.
Осторожно вылезя из машины, Пат медленно вернулась домой и, не раздеваясь, позвонила Кейт.
— Кейт, милая, вы не будете очень против, если я не приеду сегодня? Я неважно себя чувствую, — Пат и правда ощущала во всем теле странную тяжесть и скованность, — наверное, простудилась на лыжах. А монтажные листы проверит Мак‑Клар, я с ней сама договорюсь.
— Разумеется, Патриция. Но вас с утра искал Шерфорд. Сейчас он в банке, что ему сказать?
— Я свяжусь с ним через пару часов. Спасибо вам, Кейт.
— Не оставляйте нас надолго.
— Завтра же вы меня увидите, я болеть не умею и не люблю…
Старушка Мак‑Клар в ответ на просьбу Пат разохалась по поводу того, какая хлипкая пошла нынче молодежь, что она сама в войну в качестве радиокорреспондента высаживалась с нашими десантниками в Сенской бухте по горло в воде — и то ничего… Но листы проверить согласилась.
Теперь Пат была предоставлена самой себе. Впереди простирался целый день, который можно провести в мечтах, и не в изматывающих бесплодных мечтах о далеком и, возможно, недостижимом, но в радостном осязаемом предвкушении счастья. Она переоделась в любимое Мэтом черное кимоно, надушила белье в спальне, в ванной расставила флаконы с разноцветными искрящимися солями и села в единственное глубокое кресло у самого окна. За окном светилась тусклым перламутром белизна непрекращавшегося снегопада, и Пат, положив руку под грудь, чтобы еще полнее почувствовать младенца, если тот снова пошевелится, стала ждать. Ждать, купаясь в этом ожидании и полностью ему отдаваясь, как отдавалась она всему, что любила.
Через некоторое время она впала в легкое забытье, но и тогда в ее мыслях царил только Мэт.
…Шел, наверное, уже третий час ночи. Еще в начале вечеринки Пат устроилась у низкого мансардного окна, выходящего прямо на заброшенный пляж Лейквуда, и оттуда, как мышка, тайком посматривала на Мэта. Веселье уже давно перешло в стадию довольно бессмысленных речей и жмущихся по углам парочек. Только она и Мэт сидели в гордом одиночестве: он, не ждущий ничего интересного и потому закрывшийся от мира своими черными до синевы волосами, и она, незамеченная или, точнее, игнорируемая всеми как аристократка, англичанка и даже, можно сказать, пуританка.
— Брикси, а? — Смуглый юноша в старательно потертых джинсах изобразил руками что‑то совершенно непонятное для Пат. Брикси заметно оживилась, и еще несколько человек тоже вскинули головы. — Только сперва еще косячок.
По мансарде поплыл запах марихуаны, который преследовал Пат с самого начала ее пребывания в Штатах, — и каждый раз девушке становилось страшно и весело одновременно. Мэт затянул какую‑то манящую мелодию без слов, и все, словно подчиняясь ей, стали собираться в центре этой полупустой мансарды, вероятно, когда‑то служившей студией отцу Мэта. Теперь отец, ставший известным художником, большую часть времени проводил в Европе, а сын облюбовал это полукруглое помещение на последнем этаже заброшенного дома для сочинительства и приема гостей. Несмотря на свою замкнутость, Мэт был все‑таки на четверть француз и любил иногда с размахом оттянуться в шумной компании.
Пат с любопытством смотрела, как, подчиняясь влекущей мелодии, юноши и девушки ритмично двигались, потихоньку стягивая с себя футболки и джинсы, а на их лицах расплывались ожидающе‑отрешенные улыбки. Мэт, все так же не меняя выражения матового лица, запел быстрей и громче, обнаженные руки замелькали торопливей, послышались еще какие‑то сдавленные звуки — и хоровод распался на голые тела, непристойно складывавшиеся в какие‑то цепочки, пары и тройки.