— Ты же понимаешь, что я не мог оставить ее одну. И, знаешь, мы в этой двухкомнатной палате, можно сказать, провели наш медовый месяц! И неплохо провели! — И, снова сбиваясь, Стив объяснил, что, несмотря на все предосторожности, роды все же начались на седьмом месяце, и малыш был очень плох. — Я бы не пережил, если бы он умер. Не поверишь, но когда они лежали в реанимации, я уезжал далеко за город и молился, молился, как истый католик. К тому же, Жаклин сказали, что у нее не может быть больше детей. Ужасно, она ведь создана для этого! Так вот, я готов был отдать все, только бы выжил мой Фергус, мой единственный сын…
— Не единственный, — глухо, неожиданно охрипшим голосом, остановила его Пат.
Повисло тяжкое, закладывающее уши молчание.
— Повтори. Повтори, что ты сказала, — Стив говорил тихо и медленно. — И ты посмела при разводе не сказать мне об этом!?
— Но я не знала тогда.
— Не знала?! — в голосе Стива прозвучали нотки недоверия, и только тут Пат, несмотря на серьезность разговора, невольно громко и заразительно расхохоталась: бедный Стив явно думал, что второго сына родила ему она, скрыв от него свою беременность! Да, воистину мужчин ничего не учит!
— Стиви, милый, этому сыну уже почти семнадцать.
— Что за глупые шутки, Пат?
— Это не шутки. Его мать звали Йованка Мария Навич. Говорит ли тебе это имя о чем‑то?
— Говорит. — Слово упало камнем в глубокий колодец. — Но почему «звали»? Она что, сменила имя?
— Нет, Стив, она умерла. Вернее, утопилась. Но это не телефонный разговор.
— А мальчик?!
— Мальчик был к тому времени уже достаточно большой, это произошло прошлым летом. Ему надо помочь, Стиви! — И Стив даже через тысячи километров поразился тому, какая глубокая заинтересованность и горячая настойчивость прозвучали в этих словах. — Он очень любит тебя и… и ему очень трудно сейчас. — И Пат, не выдержав, заплакала.
— Ты плачешь, Патти?! Патти! Что случилось?
— С кем? — сквозь слезы горестно и грустно спросила Пат.
— С тобой? И с ним, разумеется?
— Ничего, Стиви, все прошло. Он сейчас в Женеве, у Руфи.
— Где?! — не поверил своим ушам Стив. — У Руфи Вирц?! — И такая горькая тоска прозвучала в двух этих коротеньких словах, что Пат поняла: седая женщина не солгала ей. — Что он у нее делает?
— Живет. — Но испугавшись, что Стив может неверно ее понять, Пат поспешно добавила: — Она заботится о нем, как… как бабушка. — Что‑то похожее на подавленный стон раздалось на том конце Атлантики. — Он занимается хореографией. Танцует. Впрочем, Стиви, все это ужасно долгая история. Когда вы вернетесь?
— Не раньше Рождества, Пат. Роды были тяжелейшие, и Жаклин с малышом еще очень слабы. Я позвонил тебе только после того, как мне сказали, что их жизнь точно в безопасности.
— Спасибо, милый. Но почему вы так странно назвали его?
— Это Жаклин. Здесь, в Ирландии, она оказалась совершенно очарована всякими легендами и сагами и даже взяла с меня слово, что если с ней что‑нибудь случится и останется сын, назвать его так. По‑моему, это кто‑то из пятой ирландской саги. А как… Как зовут того мальчика?
— Он уже не мальчик, Стиви, и зовут его Милош. Ну все, мои поздравления Жаклин и до встречи. — Пат, ни разу после того последнего вечера в кюсснахтской гостинице не произносила этого имени вслух, и сейчас, сказанное, оно ударило ее, как током. Мальчик Милош, обретенный, потерянный и навсегда недоступный. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, Пат понимала, что все произошло так, как и должно было произойти, и что многомудрая змея Руфь все‑таки была права. Она, Патриция Фоулбарт, поможет и, если сумеет, сделает счастливыми гораздо больше людей, блестяще делая свою работу на студии и организуя центры помощи, — чем если будет отдавать себя мужчинам, мужчинам, чьи одинокие, недоступные пониманию души все равно и всегда будут уводить их по неведомым тропам, толкая на дикие решения и нелепые поступки…
Через неделю, когда весь телецентр уже начинал понемногу трястись в предрождественской лихорадке, Пат предложила Дэвиду Моллу, замещавшему Шерфорда, смелую, но уже до последнего кадра рассчитанную новую программу под названием «Песня женского сердца». И Дэвид, каким бы безумием ни показалось ему менять сетку вещания перед самыми праздниками, когда и так никто не смыкает глаз, все же вынужден был согласиться принять ее, поскольку, помимо блестящего исполнения, программа заполняла давно зиявший на Си‑Эм‑Ти пробел.