Поездка продолжалась около часа, который показался ему вечностью.
Тело отказывало. Его знобило, болели мышцы, он ощущал сильную слабость, зато мозг, сигнализируя телу об опасности, работал с особой быстротой.
Штольман никогда не боялся смерти, но в эти минуты его терзал другой страх. Он посвятил службе Отечеству всю свою жизнь и теперь его переполняло чувство гнева перед несмываемым позором, который по причине необъяснимой казни падет на его имя. Его переполняло чувство сопереживания к оставленной барышне, для которой его бесславное исчезновение будет тяжелым ударом и горьким уроком. Аня, держись, родная!
Экипаж немилосердно трясло на скверной мостовой из старого булыжника. Яков, подумав, заключил, что его путь лежит отнюдь не по центральным улицам Петербурга. Под конец поездки булыжники на мгновение сменились ребристой деревянной брусчаткой, а затем опять каменной мостовой. По этой улице колеса громыхали несколько иначе. Вдруг экипаж проехал по ровному дощатому настилу и снова, как и до этого, затрясся по камням.
Штольмана осенило. Он прекрасно знал Петербург и его улицы. Яков Платонович вдруг понял, что их экипаж пересек Неву по Дворцовому мосту. Надворный советник помнил, что мост замощен, но прямо посередине мостовую прерывает особенный участок. Это был разводной деревянный настил для пропуска кораблей.
- Господа, а не в Петропавловскую крепость ли вы меня везете? - спросил Штольман.
Жандармский полковник покосился на него и нехотя, но все же утвердительно кивнул. Все предшествующие вопросы Штольмана он оставлял без внимания.
Худшие предположения Якова Платоновича после этого открытия отнюдь не исчезли, ведь он прекрасно знал, что в Петропавловской крепости, при необходимости, совершаются казни.
От моста внутрь крепости вела дорога. Он услышал эхо, когда экипаж проехал под аркой на въезде.
Звон часов на башне Петропавловского собора подтвердил время, подсчитанное Яковом Платоновичем. Путь не на Голгофу, а прямиком в Ад занял около полусуток. Куранты Петропавловского собора каждые четверть часа играли короткий стих, а каждый час длинный немецкий хорал: “Я молюсь могуществу любви”.
Ох, Аня… Меньше всего на свете Яков сейчас хотел, чтобы она лила по нему слезы. Он не достоин. Яков хотел бы, чтобы барышня забыла его как страшный сон и жила счастливо. Он сам во всем виноват и не стоит ничьих слез, особенно этой прекрасной девушки. Он вел опасную игру, которая вылилась в закономерный результат. Все, чего он сейчас хотел, это того, чтобы девушка с голубыми глазами и чистой душой была в безопасности и вскоре забыла все свои печали. Но все ли он для этого сделал? Конечно же, нет. Он был слишком самонадеян.
Карета резко остановилась. Жандармы открыли дверцу. Стараясь не тревожить рану, Штольман осторожно осмотрелся.
Они находились меж высоких стен узенького внутреннего дворика перед маленькой запертой дверью. Якову Платоновичу позволили выйти из экипажа. Оба верховых жандарма быстро спешились и один из них громко постучал. После этого дверь тут же отворили. Жандармы отдали встречающему господину запечатанный пакет и передали арестанта. Эскорт, доставивший Штольмана, остался снаружи.
Вместе с сопровождающим Яков Платонович поднялся по короткой, но узкой лесенке, прошел по коридору и очутился в большом канцелярском помещении с яркими лампами, где стояли столы, за которыми, не поднимая головы, что-то писали два военных писаря. Помещение напомнило Штольману полицейский участок. Словно в подтверждение своих мыслей, он заметил десятичные весы и рейку для измерений. Эти приборы были из тех, какими пользуются при заключении под стражу или в армии, при рекрутском наборе.
На большом столе, похожем на врачебный, лежали незнакомые Якову Платоновичу антропометрические инструменты и аппараты.
“Такими штуками меня еще не измеряли”, - иронично подумал надворный советник.
За время в пути он многое передумал. Яков был готов и к пыткам, и к тому, что его замучают или просто застрелят, но что его задержат и будут измерять словно хряка на бойне, никак не предполагал. Не все ли равно политической полиции сколько он весит?
Военный сел за громадный письменный стол, для Штольмана поставили рядом жесткий стул и предложили сесть. Засим полковник стал внимательно записывать подробнейшие данные о личности надворного советника и подошел к делу с таким скрупулезным педантизмом, что Яков Платонович сам не справился бы лучше.
- А теперь подпишите постановление об аресте, господин Штольман!
Яков вчитался в сухие равнодушные строки:
ПОСТАНОВЛЕНИЕ…принимая во внимание сведения, указывающее прикосновенность к государственному преступлению надворного советника Штольмана Якова Платоновича и руководствуясь п.21 положения о мерах по охранению государственного порядка и общественного спокойствия ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного 14 августа 1881г постановил:
сделать постановление о предварительном задержании названного Штольмана Я.П., заключить его под стражу в отдельном помещении. Копию постановления направить задержанному и прокурору С.-Петергбурской Судебной Палаты.
С тяжелым сердцем уязвленный Штольман подписал постановление. Полковник сделал знак помощнику и через несколько минут пришел тюремный врач, а за ним пожилая сестра милосердия.
Якова Платоновича донага раздели, обмерили со всех сторон и поставили на весы. Затем сестра с величайшим тщанием сняла грязные бинты, доктор осмотрел рану и наложил швы.
После этого новоявленного задержанного провели в соседнюю комнату, которая оказалась обычной ванной, там помощник совсем коротко его остриг, не оставив на голове практически ничего и осторожно обмыл.
Яков Платонович чувствовал себя если не младенцем, то выставочной болонкой.
Впрочем, к его удивлению, все эти процедуры, были проделаны очень вежливо и словно с некоторой деликатностью. Это приличествовало положению и рангу надворного советника. Грубость жандармов и тюремщиков в Затонске и далее составила разительный контраст здешней предусмотрительности и обходительности.
За него все же кто-то вступился? Варфоломеев? Он может надеяться, что дело будет расследоваться с особым тщанием? На сколько это может затянуться?
- Могу я спросить, в чем конкретно меня обвиняют и что меня ждет? - резко спросил Штольман.
- Я знаю не больше Вашего! Пожалуйста, больше вопросов не задавайте, ни мне, ни моему персоналу.
- Так кому мне задавать вопросы? - настаивал Штольман.
- Я получил приказ: “Абсолютное молчание”, - отрезал полковник.
Грязную одежду заключенного аккуратно сложили в мешок и унесли.
Впрочем, надворному советнику выдали вполне недурную замену: длинную ночную сорочку, чулки и кальсоны, добротные домашние кожаные туфли и верхнее платье типа халата, подбитого мехом.
Из светлой канцелярии Якова Платоновича вывели в длинный сводчатый коридор. Он и его конвоир бесшумно пошагали по полу, устланного ковром и толстыми циновками.
Штольмана в очередной раз охватило нехорошее предчувствие. Он догадывался, что вступает в царствие тишины, тайн и кромешного одиночества. Отсюда в мир не проникало ни звука. Это был мир, где несчетные слезы и вздохи пленников так и отзвучали без надежд, никем не услышанные. Сегодня таким арестантом стал и он сам.
Комментарий к Арест
Ну какие кандалы, цепи и обросший, нестриженный Штольман почти в рубище? Политических заключенных содержали очень прилично, по крайней мере многих из них. А то в новелле “Лед” показали какие-то средневековые катакомбы. Нет, дело было совсем не так!