Я не знала, почему меня просили сделать это. Верена была слишком напугана, чтобы справиться сама? И это, как предполагалось, совсем не коснулось меня? Возможно, я витала в облаках, в то время как они обстоятельно раскладывали это на составляющие.
Верене, похоже, необходимы сон и отдых. И это незадолго до самого счастливого дня в жизни.
— Конечно, — сказала я. — А что насчет свадебного платья?
— О, мой Бог! — воскликнула мама. — Мы должны были забрать его сразу! — Бледное лицо мамы зарумянилось. Как-никак, свадебное платье находилось в опасности в той квартире. Оживленная этой внезапной срочностью, мама выставила меня в автомобиль и привела себя в порядок в рекордно короткие сроки.
Она последовала за мной к дому Верены и забрала платье лично, занося его в машину, как корону и скипетр королевской особы.
Я осталась одна в доме Верены со странным тревожным чувством. Будто я тайно копаюсь у нее в ящиках. Я пожала плечами. Я приехала сюда выполнить работу. Эта мысль была совершенно обычной, очень надежной, после всего, что мы видели в последнее время.
Я пересчитала коробки, уже лежащие у меня в багажнике и помеченные черным маркером Верены.
— Марта Стюарт, это — я, — пробормотала я и закрыла другую коробку, поставив у ближайшего шкафа. Шкаф с раздвижными дверями в крошечном зале Верены был почти пуст. Там лежал только комплект постельного белья и полотенца. Я предположила, что Верена уже вывезла остальное.
Как только я взяла первую стопку, стараясь не трясти простыни и сворачивая их, раздался стук в дверь. Я посмотрела в глазок на двери. Стучащий оказался блондином небольшого роста, красивым, с покрасневшими голубыми глазами. Он выглядел мягким и грустным. Я была уверена, что догадалась, кто это.
— Эмори Осборн, — сказал он, когда я открыла дверь. Я пожала ему руку. Он был из того сорта людей, которые мягко, бесхарактерно пожимают руку женщине, как будто боятся, что если пожмут со всей мужской силой, то сломают ей тонкие пальцы. По ощущениям как рукопожатие с тестом. У Эмори Осборна и Джесса О’Ши было что-то общее.
— Заходите, — сказала я. В конце концов, он владел домом.
Эмори Осборн шагнул через порог. Вдовец ростом где-то пять футов и семь дюймов [прим. пер. примерно 170 см], не намного выше меня. Очень красивый, голубоглазый. У него была самая безупречная кожа, которую я когда-либо видела у человека. В данный момент она порозовела от холода.
— Соболезную вашей потере, — сказала я ему.
Он посмотрел прямо на меня.
— Вчера вечером вы были в коттедже?
— Да, была.
— Вы видели ее?
— Да.
— Она была жива.
Я заерзала на месте.
— Да, — ответила я неохотно.
— Что она сказала?
— Она спрашивала о детях.
— О детях?
— Это все.
Он закрыл глаза, и на один ужасный момент я подумала, что он собирается плакать.
— Садитесь, — сказала я резко. Я направила его в ближайшее кресло, которое, должно быть, Верена очень любила, судя по тому, как оно стояло.
— Давайте я принесу вам горячего шоколада. — Я пошла в кухню, не дожидаясь ответа. Он остался с прошлой ночи, когда его мне предлагала Верена. Вот и он, на стойке, лежит вместе с двумя кружками. К счастью, микроволновая печь тут имелась, так что я была в состоянии вскипятить в ней воды. Я высыпала порошок. Не лучшего качества, но напиток получался горячим и сладким, а по виду Осборна можно сказать, что он нуждался в сахаре и тепле.
— Где дети? — спросила я, когда поставила свою кружку на маленький дубовый стол.
— Они с прихожанами, — голос у него был роскошным, но не то чтобы сильно.
— Так что я могу для вас сделать? — вроде бы он не собирается добавить что-то еще, пока я не подтолкну его.
— Я бы хотел увидеть, где она умерла.
Это было практически невыносимо.
— Там, на кушетке, — сказала я резко.
Он уставился на меня.
— Но там нет никаких пятен.
— Верена расстелила там простыню. — Это было странным. Затылок начало покалывать. Я не собиралась сидеть с ним колено к колену, поэтому села на пуфик, стоящий рядом с креслом, и показала, где была голова Мередит, а где лежали ее ноги.
— Прежде, чем ваш друг положил Мередит вниз?
— Да. — Я вскочила, чтобы вытащить простыню из кладовки. Уступив почти непреодолимому принуждению, я сложила ее, как и остальные. Ну и черт с мелкими чувствами Верены.
— А он?
— Мой друг. — Я могла услышать, что мой голос стал более плоским и более твердым.
— Боюсь, вы сердитесь на меня, — сказал он устало. И тут же расплакался, слезы скатились по его щекам. Он на автомате вытер их потасканным носовым платком.