— Люди — такие милые, — сказала Верена, ответ ее прозвучал заученно; нет, имела-то она в виду именно это, но я была уверена, что она говорила это гостям снова и снова.
— Ну, им никогда не приходилось тратиться на нас, не так ли? — заметила я, поднимая брови. Ни я, ни Верена, никогда не были замужем, в отличие от некоторых наших знакомы из средней школы, которые на настоящий момент были разведены уже дважды.
Из кабинета в гостиную вышла мама. Она была бледной, как и я. Верене нравилось загорать, а отец загорал неизбежно; он скорее будет работать во дворе, чем заниматься сидячей работой.
— О, милая! — сказала моя мать и прижала меня к себе. Моя мать была ниже меня, тонкая, ее волосы были блондинистыми, почти белыми. Глаза голубые, как и у каждого члена нашей семьи, но их цвет, кажется, углубился за прошедшие пять или шесть лет. Ей никогда не приходилось носить очки, ее слух был превосходным, и она победила рак молочной железы десять лет назад. Она не носила трендовую или модную одежду, но никогда не выглядела плохо одетой.
Месяцы, годы, казалось, таяли. Такое ощущение, словно я видела их только вчера.
— Где папа? — спросила я.
— Он пошел в церковь, чтобы взять еще один стол, — объяснила Верена, пытаясь улыбаться не так широко. Моя мать подавила свою улыбку.
— Он взял напрокат весь этот свадебный хлам?
— Ты же знаешь, — сказала Верена. — Ему просто это нравится. Он ждал этого многие годы.
— Это будет свадьбой десятилетия в Бартли, — сказала я.
— Ну, — начала Верена, когда мы двинулись через холл к моей старой комнате, — если миссис Кинджери сможет добраться сюда, то возможно. — Ее голос звучал немного плаксиво и плоско, как будто это беспокойство или жалоба возникли так давно, что истинные эмоции выцвели.
— Мать Дила может не приехать? — спросила я недоверчиво. — Так, она действительно старая и больная… или что?
Моя мать вздохнула.
— Мы совершенно не можем решить, в чем проблема, — объяснила она. Она посмотрела вдаль, как будто ключ к разгадке поведения будущей свекрови Верены написан на газоне за окном.
Верена взяла мою сумочку и открыла шкаф, чтобы подвинуть вешалки. Я поставила чемодан на тройной комод, который был моей гордостью и радостью в шестнадцать лет. Верена оглянулась на меня через плечо.
— Я думаю, — сказала она, — что, может быть, миссис Кинджери так сходила с ума из-за первой жены Дила, что она не хочет видеть ее замену. Ты знаешь, Анна — их малышка, и все такое.
— Мне кажется, что она бы обрадовалась, что у Анны будет такая хорошая мачеха, — вслух сказала я, подумав, какая из Верены может выйти мать.
— Это была бы разумная позиция. — Мама вздохнула. — Я просто не знаю, да и ты не спросишь напрямую.
Я могла. Но знала, что они этого не хотят.
— Она должна приехать на завтрашнюю репетицию, верно?
Мои мать и сестра с тревогой переглянулись.
— Мы так думаем, — сказала Верена. — Но Дил, кажется, не собирается мне сообщить, что предпримет эта женщина.
Мать Дила (Дилларда) Кинджери все еще была в родном городе Дила, как я понимаю, в Пайн-Блафф.
— Как долго ты встречаешься с Дилом? — спросила я.
— Семь лет, — сказала Верена, ослепительно улыбаясь. Очевидно, этот вопрос часто задавали Верене и Дилу с тех пор, как они объявили о свадьбе.
— Дил старше тебя?
— Да, он даже старше тебя, — сказала сестра.
Некоторые вещи никогда не меняются.
С порога дома донеслось приветствие отца.
— Кто-нибудь придет и поможет мне с это чертовой штукой? — проревел он.
Я спустилась туда первая.
Мой отец был коренастым, низеньким и лысым как шар для игры в боулинг. Он тащил длинный стол из кузова пикапа к парадной двери и определенно нуждался в помощи, чтобы затащить его по лестнице.
— Привет, голубка, — сказал он, сияя улыбкой.
Я поняла, что улыбка исчезнет достаточно скоро, поэтому, обняла его, пока была возможность. Потом я взялась за стол, который он прислонил к железным перилам, дотащить до парадной двери оставалось лишь пару шагов.
— Ты уверена, что он не слишком тяжелый для тебя? — засуетился папа. У него всегда было заблуждение, что нападение, которое я пережила, сделало меня слабой внутренне, что каким-то таинственным образом я стала хилой. Факт, что я мог отжать лежа 120 фунтов, иногда больше, никакого влияния на это заблуждение не оказывал.