— Но я боюсь, что тебе будет очень неприятно идти вниз одной, ведь уже так поздно, — просипел он жалобно.
— Конечно, я пойду, — возразила преданная супруга, — мне это ничего не стоит. Никто ведь меня не укусит.
И она тотчас начала складывать чистый носовой платок.
— Я вернусь через какие-нибудь две минуты, милый, и если в доме есть хоть капля горчицы, то она сейчас же окажется у тебя на горле.
Миссис Браун смутить было нелегко, и путешествие в столовую казалось ей простой задачей. Она укрыла мистера Брауна одеялом до самых ушей и отправилась в путь.
Пробежать первый коридор до лестницы было легко, спуститься по этой лестнице — также легко. Затем следовали еще коридор и еще лестница, потом третий коридор и третья лестница, и миссис Браун начало казаться, что она ошиблась. Женщина очутилась в той части гостиницы, где никогда еще не бывала, и, заглянув в одну или две приотворенные двери, вскоре поняла, что это целая сеть частных гостиных, которых она прежде не видела. Она попыталась найти дорогу назад по тем же лестницам и коридорам, чтобы начать свое путешествие сначала. Ей стало уже казаться, что она заблудилась окончательно и не сможет найти ни столовую, ни спальню, когда, на счастье, ей попался навстречу швейцар. Одета она была в просторный белый капот, с белой сеткой на распущенных волосах и в белых шерстяных туфлях на ногах.
Возможно, мне в самом начале следовало описать наружность миссис Браун. Это была женщина крупная, с внушительным бюстом, которую иные считали красивой в духе Юноны. Но в общении с посторонними в манерах миссис Браун чувствовалась некоторая суровость — так она защищала свою добродетель против всех возможных нападок, — а также твердая решимость во всех отношениях оправдать высокую репутацию британской матроны, что ценилось в Томпсон-холле, но среди французов и француженок возбуждало язвительную критику. В По ее прозвали гордячкой. Прозвище это дошло до ее ушей и ушей ее мужа. Он рассердился, но сама миссис Браун отнеслась к этому очень снисходительно — в сущности, прозвище ей польстило, и она постаралась оправдать его. С мужем она могла при случае обращаться мягко, но со всеми другими мужчинами британская матрона, по ее мнению, должна быть строга. Теперь она очень нуждалась в помощи, но, встретив швейцара, все же не забыла о своей репутации.
— Я заблудилась в этих отвратительных коридорах, — произнесла она самым суровым своим тоном.
Это было сказано в ответ на какой-то его вопрос — вопрос, на который она ответила не сразу. Затем, когда тот спросил, куда желала пройти мадам, она опять помолчала, недоумевая, как объяснить ему цель своего путешествия. Конечно, этот человек мог проводить ее обратно в спальню, но в таком случае пришлось бы отказаться от горчицы, а вместе с горчицей, как она теперь боялась, и от всякой надежды встретить Рождество в Томпсон-холле. Миссис Браун хоть и была очень храброй женщиной, но все же не решалась сказать этому человеку, что она бродит по гостинице, чтобы совершить полуночное нападение на горчичную банку. И вот она помолчала с минуту, собираясь с мыслями, и так гордо вскинула при этом голову, что швейцар пришел в совершенный восторг.
Так она выиграла время, чтобы сочинить объяснение.
— Я уронила носовой платок под столом, где ужинала, — сказала она наконец. — Не могли бы вы показать мне дорогу в столовую?
Но швейцар сделал больше: он прошел с дамой в ту комнату, где она ужинала. Тут, само собой разумеется, начались долгие и, конечно, бесплодные поиски. Добрый малый непременно пожелал достать грязные салфетки и перетрясти их все до единой, чтобы отыскать собственность миледи. Миледи стояла рядом, несчастная, но все еще не потерявшая терпения, и, пока швейцар занимался своим делом, неотрывно смотрела на банку с горчицей. В ней, вероятно, было достаточно горчицы, чтобы облепить целый десяток больных глоток. Наконец, миссис Браун немного подвинулась к банке, стараясь убедить себя, что швейцар простит ей, если она возьмет горчицу и расскажет ему всю историю. Но как болезненно было бы падение с пьедестала Юноны, на который она вознесла себя! Ей пришлось бы признаться не только в поисках горчицы, но также и во лжи, а этого она не могла допустить. Слуга наконец пришел к заключению, что мадам, вероятно, ошиблась, и мадам выразила опасение, что это действительно было так.