Выбрать главу

— Погоди, — сказала ей Гелла. — Ты хочешь нам сказать… что влюблена в жреца, который к тому же ещё и учится в семинарии?..

В ответ Аула всхлипнула, покраснела и закрыла лицо руками. Гелла обняла её.

— Ну, перестань же… мы с Эйрой уже всё поняли. Безответная любовь, готовность бросить всё ради любимого и бежать за ним на край света и тьмы… а потом…

— Моя любовь не безответная! — возразила ей Аула, слегка отталкивая от себя.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила, в свою очередь, Эйра.

— Я не стану расшифровывать то, что и так предельно ясно. — Не только я влюблена в Этта Мора. Да, да, мои чувства взаимны, а две наших встречи… наверняка они побудили его задуматься о том, стоит ли ему дальше идти по пути жреца и вступать в Орден Звезды Мира. А потом я перестала видеть смысл в том, чтобы оставаться дальше в том пансионе, но хотела, чтобы меня просто отчислили. Тогда бы я могла остаться там и уговорить его…

— Это сущие глупости, Аула! — возмущённо воскликнула белокурая Гелла. — Если бы тебя отчислили, тогда бы ты не вернулась к нам и вообще была бы лишена права получить лучшее в мире образование для женщины. Наверняка это наши директрисы постарались, чтобы тебя вернули сюда, иначе бы… А если твой друг всё-таки останется на своём пути и откажется что-то изменить?

Аула на несколько мгновений задумалась, потом ответила:

— Моё сердце подсказывает мне, что Этт близок к тому, чтобы изменить свой путь. А если он всё-таки примет решение остаться в жречестве и стать монахом Ордена, тогда мне придётся смириться и забыть его, хотя, говорят, сердцу приказать невозможно.

— Ах, мечты… подсказывает сердце… посмотрим, что покажет жизнь.

С этими словами Гелла по-дружески похлопала Аулу по обнажённой руке, затем три подруги поднялись почти одновременно со скамьи и направились к столу.

На другой день одна из директрис, Натиэль Сорро, принесла ей маленький бумажный свиток, пока та ещё спала, аккуратно положила его на бронзовое блюдечко, стоявшее на тумбе, и бесшумно вышла. Проснувшись, Аула прочла послание, которое было написано Алертой Ахан ещё в конце зимы и адресовано в место её прежнего пребывания. По-видимому, это письмо было затем перенаправлено сюда, и нет никаких надежд на то, что злобные мегеры, заведующие лиерамским "вертепом", тайком его не прочитали.

На страницах, исписанных почерком Алерты, виднелись следы слёз — видимо, матери нелегко давалась решимость писать это послание. Дочитав до конца, Аула на несколько мгновенний замерла, словно поражённая электрической искрой: то, что говорил ей Этт во время тех двух памятных встреч, не было метафорой! Конечно, в этом письме не было сказано, что она, Аула Ора, является воплощением Эас, дочери Богини Небесного Ока, называемой на самом распространённом из элайских наречий именем Сотис, но упоминание о том, что она действительно является "даром Богов, благословением, посланным в мир людей, посланницей Света, призванной освободить мир от кровавых узурпаторов-пришельцев и от зла, наводнившего мир Элайи, развеять его в пыль и прах", поразило её, словно молния. Она в те же мгновения внезамно осознала, что вся её прежняя жизнь до сегодняшнего момента была пустым, суетливым времяпрепровождением. Все свои прежние годы ещё недолгой жизни она, относясь к намёкам, прямым словам других людей и даже к собственным внезапным озарениям несерьёзно и продолжала вести обычную человеческую жизнь, мысля, рассуждая и поступая как обычный человек. И даже её любовь к Этту Мору была, оказывается, тоже человеческой суетой, не имеющей отношения к миру Божественному.

"А могут ли боги любить?" — спрашивала она сама себя, и тут же находила ответ в себе: да, могут! Боги искренне, без всяких причин и условий, любят всё, что они создают и поддерживают существование этого, всех людей, растений, животных, звёзды, миры… Всё в мире основано на Любви, и только Зло берётся там, где недостаёт этого животворящего, тёплого, благословенного Сияния. И что боги, оказывается — это проявления, воплощения Единого Разума, который тайно живёт во всех людях, не только в ней. Но что она конкретно — Эас, Посланница высших Богов и самого Высшего Разума, призванная спасти мир…

Не успев успокоить себя тем, что всё это ужасный абсурд и чья-то досадная ошибка, она получила невесть откуда ещё один ответ: спасти мир она может только тогда, когда соединится с тем, с кем её душа, дух и тело будут звучать в унисон. С тем, с кем в унисон будет её дыхание, биение сердца, ток крови в жилах, мысли и чувства. С тем, кто никогда её не забудет и не покинет, как она сама не сможет забыть и покинуть его. С тем, кто…

Но пока в её душе восставал лишь образ Этта Мора, с которым она оказалась жестоко разлучена — далёкого, непонятного, загадочного… к тому же являющегося жрецом-семинаристом, метящим в монахи знаменитого Ордена и попутно — тайно увлекающийся магией и целительством… Неужели с таким человеком Высшие Боги предрекли ей связать свою жизнь или это было очередной иллюзией, досадной ошибкой её распалённых чувств и воображения?

Быстро спрятав письмо в дорожную сумку и поставив последнюю в укромное место в просторной нише стены над своей лежанкой, Аула разбудила подруг и стала вместе с ними собираться на утреннюю трапезу и на занятия. Она не успела ещё отвыкнуть от уюта оттарийского пансиона и приветливости его обитателей, но всё же, после многодневного заточения в лиерамской "тюрьме", такое возвращение было более чем приятным. Здесь она чувствовала себя как дома, и только её вынужденная разлука с Эттом и невозможность снова с ним встретиться тяготила её.

Что касалось её подруг — Геллы Эйдо и Эйры Меран — то они, казалось, условились между собой принимать в личной жизни Аулы самое активное участие.

— Отчего ты опять невесёлая? — спрашивали подруги едва ли не после каждого занятия. — Всё переживаешь из-за своего жреца?

Когда они пристали к ней с этими вопросами на двенадцатый день после её приезда, во время дневной трапезы, и к тому же засыпали её своими советами перестать расстраиваться из-за парня, который не приезжает погостить и даже не подаёт о себе никаких вестей, Аула резко встала из-за стола и, швырнув стеклянную ложку в блюдо, наполненное свежей ароматной похлёбкой из тёртого хелтока с кусочками древесных плодов, стремительным шагом направилась прочь из гостиницы. Гелла с Эйрой и третьей подругой по имени Лория Этон, немного похожей на Аулу цветом кожи, волос и клирианским разрезом ярко-синих глаз, но с причёской как у Геллы, побежали вслед на ней.

— Куда же ты? Погоди! — кричали они, хватая её за подол накидки и пытаясь вернуть за обеденный стол.

— И что мы такого сказали? — недоумевали Гелла и Лорией.

— Ну прости уже нас! — вслед за этим раздался низковатый голос Эйры. — Вернись, похлёбка очень вкусная…

— Да отстаньте вы от меня! — закричала Аула, вырываясь от них и поворачивая к ним красное, заплаканное лицо. — Разберитесь сперва сами в своей жизни, у вас самих ещё нет женихов, одни только несерьёзные ухажёры, которых вы приглашаете на танцы, а они волочатся за каждой юбкой!

Проходившие мимо них титулованные магистерской степенью преподавательницы истории и душезнания на миг остановились, недоумённо посмотрели на неё, спросив, что тут происходит, и не дождавшись ответа, пошли к отдельному столу для преподавателей.

Она вновь отвернулась и побежала вверх по винтовой лестнице в одну из классных комнат, где через пятнадцать минут должны начаться уроки исскуствоведения. Предыдущие уроки истории, проведённые в соседнем просторном классе, были, как всегда в этом заведении, интересны и увлекательны. Однако, как считала Аула, изучение искусств разных народов в разные времена лучше всего отвлекало от тягот и беспокойств теперешней суетливой жизни, погружая в прекрасный, загадочный и романтичный мир творчества знаменитых художников, музыкантов и архитекторов и прочих светил Искусства.

— Мне совсем не нравится, что она стала такая нервная, — шепнула Лория, когда они выходили из класса после искусствоведения. — Стоит ли действительно так переживать из-за какого-то непутёвого жреца, который заводит шашни с девушками, не думая о последствиях для себя и для них?

— Тише, Лория! — Гелла легонько толкнула её локтем в бок. — Если Аула услышит, нам всем трём несдобровать.