— Я бы сказал, он странный, — сказал мастер Гриерус. — И всегда был таким. Ни разу не видел юношу, который бы так упорно не хотел стать выпускником нашей семинарии.
— Я думаю, он и с этим животным свидетельством далеко пойдёт тем более, оно ему больше не пригодится. Мастер Дерриус, отдайте ему это свидетельство и те, где записано его имя и статус, и пусть идёт с благословением в мир магов, целителей и влюблённых рыцарей.
От этих обращённых к нему слов главный директор встрепенулся и обратился к ним обоим:
— Довольно пустой болтовни! Как скажете… пусть идёт куда хочет, я не желаю больше видеть это отродье Тьмы в стенах этого здания! То, что он сейчас со мной сотворил, точно было какое-то колдовство! Оборони меня Боги от этого демона, пусть катится отсюда хоть в преисподнюю!
Продолжая ворчать, он достал из декера небольшую плоскую табличку из бело-жёлтого дерева, на которой было выгравировано имя выпускника и запись о том, что является выпускником Лиерамской жреческой семинарии, не закончившим образование по таким причинам, как намеренный отказ от сдачи экзаменов, увлечения магическими искусствами, нарушения устава семинарии и связи с женщиной. Получив этот позорный документ и вслед за ним — его личное свидетельство в виде маленького свитка из плотной немнущейся и нервущейся бумаги и прилагавшееся к нему свидетельство о сиротстве, Этт Мор благодарно поклонился всем троим руководителям сего учебного заведения и вышел вон.
Всё это, казалось бы, не имело никакого отношения к жизни Аулы Ора, которая текла своим чередом. К концу пятого года обучения в оттарийском пансионе для будущих жён и хозяек, она, по словам своих подруг, других девушек и многих преподавателей, превратилась в самую настоящую красавицу. От прежней отроческой худобы, бледности, резкости и неловкости движений, что были заметны в первые годы студенчества, в ней не осталось и следа. Изменился также во многом и её характер: вместо прежней взбалмошной девчонки, непоседы и егозы, которая могла прилюдно скакать по ступенькам или громко кричать, выражая своё настроение непосредственно, как ребёнок, все видели в ней теперь повзрослевшую, посерьёзневшую и грациозную молодую эйди с утончёнными манерами, плавностью движений, завораживающим взглядом нежно-голубых глаз и мелодичным голосом, приятным, как звон серебряного колокольчика. Теперь самым главным качеством её наружности и натуры стала постепенно расцветающая женственность — та самая, что притягивала множество восхищённых мужских взглядов и желания многих городских кавалеров поскорее с нею познакомиться. Конечно, никто из её окружения и родных не догадывался, что дело было не только в естественном взрослении и пансионском воспитании — Аула много времени и сил положила на то, чтобы в какой-то мере научиться управляться со своей внутренней природой и направить часть своей скрытой силы на то, чтобы научиться владеть собой, победить множество своих сомнений и страхов и даже немного усовершенствовать свой внешний вид. «Если я и впрямь богиня, — думала она, — то пусть я буду выглядеть как богиня и вести себя как богиня, но пусть все остальные не думают, что я пытаюсь им угодить».
Что касалось учёбы, то и здесь Аула Ора решила быть богиней. Казалось, все силы семи стихий и все незримые духовные силы, что были в ней самой, вокруг неё и во всей вселенной, помогали ей на этом нелёгком, но увлекательном и очень интересном поприще. За три с небольшим года она стала лучшей ученицей пансиона в Оттари и завоевала несколько золотых табличек, соревнуясь с девятью другими пансионами. В результате к концу её пятого года обучения оттарийский пансион занял в этом соревновании, который проводился каждый год, почётное второе место (на первом оказалась лучшая ученица Арохенского пансиона Гиэра Фелиус, но осознавала ли та в себе дух какой-нибудь богини, было никому не известно).
Единственное, что было и оставалось у Аулы в совершеннейшем провале — её многочисленные знакомства с кавалерами, которых девушки и опытные преподавательницы по части тонкостей отношений между мужчинами и женщинами то и дело приглашали на вечера, которые бывали организованы специально с такими целями. Здесь бывали не только местные представители мужского пола, но и заезжие, и даже чужестранцы. Однако ни одному из них за всё время так и не удалось вызвать в ней хоть какой-нибудь серьёзный интерес. Самое большее, на что хватало Аулы — завести с очередным своим поклонником непринуждённую, дружескую беседу, а потом, ничего не обещая и не подавая никаких надежд, покинуть его и присоединиться к привычному женскому обществу, делясь своими впечатлениями о нём как о неинтересном и посредственном человеке. Или вовсе, сославшись на вечернюю усталость, объедение или головную боль, покинуть нижнюю гостиную и запереться в спальне для девушек, которую делила с Геллой, Лорией и Эйрой.
— За три года так ничего и не сдвинулось с места, — сокрушённо вздохнула Гелла, после отшивания Аулой очередного «скучного, несимпатичного и неинтересного» поклонника. — Ну скажи мне, действительно ли этот Ридвен такой скучный и непривлекательный тип? Честное слово, я в него почти влюбилась, но он смотрел только на тебя, и потом, я уже пообещала себя Эресту О’Ханеллару.
— Ридвен? О нет, он обаятельный и интересный собеседник, умный, много знает и умеет себя подать, но…
— Что — но? — перебила Гелла.
— Как-то он меня не зацепил… прости, Гелла, но я не могу что-то обещать тому, кто не смог увлечь меня так же, как в своё время…
— Тссссс, не надо об этом…
Она потихоньку вывела Аулу из шумного, многолюдного зала в полутёмный арочный коридор, который вёл в библиотеку, но там также была ещё боковая дверь, ведущая в довольно просторное помещение, где девушки «наводили красоту» перед вечерами и праздниками. Она оказалась открытой, и Гелла с Аулой вбежали туда, окунувшись в атмосферу девичьего «творческого хаоса» и изысканных тенгинских ароматов. Там уже поджидала их Лория Этон, сидя в роскошном бело-розовом платье на длинном широком пуфе, заваленном будничными платьями и разным имуществом пансионок.
— Прости нас, Аула, но мы всё-таки решили тебе что-то сказать, чтобы другие нас не слышали, — начала Гелла. — Только ответь на один вопрос, не впадая в обиды и прочее — ты всё ещё думаешь о том несчастном семинаристе из Лиерама?
Аула нахмурилась, но затем выдавила из себя улыбку.
— Иногда. Первое увлечение забыть не так просто, особенно если оно было таким сильным… но время залечивает раны, по крайней мере, теперь я не страдаю и страсти утихли.
Чём все они были единогласны — так это в том, что, если увлечение или страсть не поддерживать и ничем не подогревать, то со временем она затухает и её место занимают более насущные мысли, чувства и заботы. Тем более, Этт за всё время ни разу не отправлял ей посланий и даже во сне появлялся теперь гораздо реже, чем раньше. Выходит, его страсть тоже прошла, он одумался и решил-таки пойти своим прежним путём, а значит, перестал её беспокоить своими мыслями и чувствами, которые она ощущала почти так же остро, как и слова, сказанные вслух, написанные на бумаге или переданные через маленьких летучих вестников.
— Так это же прекрасно! — улыбнувшись, ответила Лория. — Со временем всё проходит и оставляет лишь воспоминания. Теперь можно начать новую жизнь. Ты уже знаешь, что бал, посвящённый окончанию этого года, будет проходить не здесь, а в Арохене?
— В Аро… что? — сделав недоумённый вид, спросила Аула.
— Ну ты же знаешь… — ответила Гелла, ласково приобняв её, — в этом году ты на втором месте среди лучших учениц десяти пансионов госпожи Наофин, и поэтому наш пансион тоже оказался на втором месте после Арохенского, а на третьем находится учебный корпус в Сильфироне. Так что твои почётные таблички нам очень на руку — скоро мы отправимся в Арохен всем конкором.
— А почему не всем курсом? — почти обидевшись, спросила Аула.
— Потому что так заведено уставом — в столицу отправляется конкор, в котором учится победитель. А так как в этом году ты одна победила всех, кроме Гиэры Фелиус, то наш конкор отправляется в гости в Гиэре вместе с конкором из Сильфирона. Остальные отметят праздник на своих местах.