— Это наша Советская Родина. Это наш Советский народ. И мы, бойцы и командиры Красной армии давали клятву — защищать Родину и наш народ не жалея своей крови и самой жизни. Но все наши усилия будут напрасны, если мы не будем знать и чувствовать — за нами весь наш народ. Вы, товарищи. Да здравствует наша великая Родина и её великий народ!
Новиков стоял на краю сцены опустошенный, выжатый как лимон. Так он не уставал никогда, даже в самые тяжелые дни боев в Маньчжурии. А зал молчал. Молчал долгие секунды. А потом… Потом был взрыв. Взрыв рукоплесканий. Новиков смотрел в зал, не отводя глаз, и видел, что он все сделал и сказал правильно. И неважно, что будет дальше. Как отнесутся к его «речи» начальники. Он говорил не для них. Если они достойны быть тем, на что претендуют — новой элитой России, то поймут, а если нет, то и пошли они все. А не захотят идти сами, поможем.
В таком состоянии духа, вновь подобравшийся, словно для предстоящей прями здесь драки Новиков повернулся к президиуму и был приятно удивлен. Президиум аплодировал вместе со всем залом. Только вот в глазах Кирова промелькнуло что-то этакое. Хотя может быть, ему просто показалось.
Выступавшего последним, директора ОКМО (Опытный конструкторско-машиностроительный отдел) Николая Всеволодовича Барыкова, Новиков уже не слышал. Да и в зале на него тоже не реагировали. Киров, остро чувствовавший обстановку, быстренько свернул мероприятие, и, подхватив под локоток Новикова, буквально потащил его к выходу из зала.
Коридоры, лестницы, переходы. Киров шел быстро и уверенно. Сразу заметно, что бывал здесь не один раз и маршрут ему знаком. Короткое путешествие закончилось в кабинете директора завода. Директор, товарищ Сиркен, был вежливо и настойчиво выпровожен за дверь своего собственного кабинета, с напутствием — пройтись по заводу и подольше не возвращаться. На столе временно оккупированного кабинета, словно по волшебству, появились стаканы с ароматным чаем, варенье, вазочка печенья и поднос с бутербродами. Видимо, вкусы начальства здесь знали и к таким визитам были готовы.
Новиков посмотрел на изрядно надоевший ему чай с таким отвращением, что Киров этого просто не мог не заметить.
— Товарищ Новиков. Может, с дороги, чего ни будь покрепче?
От такого предложения Новиков, сейчас, отказаться не мог. Не то было состояние.
— Если возможно, то от чашки кофе и коньяка, я бы не отказался.
Киров, с некоторым удивлением, посмотрел на пьющего кофе с коньяком майора. Но трубку телефона поднял и требуемое заказал.
«А разговор, видимо, предстоит интересный, если такое внимание к моей персоне». — Новиков уже начал оправляться от эмоционально стресса и адекватно реагировать на окружающее.
Киров, между тем, быстро прошелся по кабинету. Остановился напротив Новикова. Посмотрел на него снизу вверх. Тряхнул головой. Жестом показал на оббитый дерматином стул.
— Присаживайтесь. В ногах, как говорится, правды нет.
Сам тоже, с шумом, ножками по полу, выдвинул стул. Сел. По-хозяйски пододвинул к себе блюдо с бутербродами и взял стакан чая.
— Извините, товарищ майор. Но с утра не ел, некогда было. Так что пока вы ждете свой кофе, я тут немного похозяйничаю.
Ел он аккуратно, но, видимо, как и все что делал в своей жизни, смачно. У Новикова даже слюнки потекли и в животе что-то предательски заурчало. Чуть было не пожалел о своем заказе. Но в этот момент дверь в кабинет открылась, и секретарь внесла поднос с благоухающей исходящим паром чашкой кофе и заветной бутылкой коньяка. Именно бутылкой, а не каким-то там графином.
Вот так, под коньяк и кофе, и состоялся довольно длительный и непростой разговор.
Видимо Новиков, правильно ощутил озабоченность Кирова. Суть её была проста. Что прозвучало в выступлении Новикова? Своё собственное мнение? Мнение Сталина? Или позиция Фрунзе? И почему ему, Кирову, об этом не известно?