Надо, разумеется, сказать несколько слов и об его политических взглядах. Политика, «рок нашего времени», захватила литературу, как захватила всю жизнь.
Политическая критика занялась Мартэн дю Гаром лишь в самое последнее время. Называю ее критикой, дабы не называть бранью. Британский премьер недавно сказал: «Кто стоит на виду, должен себя приучить к тому, чтобы не обращать внимания на оскорбления». Благодаря Нобелевской премии, автор «Семьи Тибо» оказался на виду. Анри Массис назвал его «человеком, лишенным чувства чести и сознания национального интереса», и выражал удивление по тому поводу, что присуждение Мартэн дю Гару отличия Шведской академии не вызвало протестов во французской печати: «Отмечали его достоинство, бескорыстие, — пишет Массис, — ставили в пример то, что он ничего себе не выпрашивает (неужели это так редко?), что его фотографии не появляются в газетах, что он создал себе жизнь независимую, уединенную и бесшумную. Все это, быть может, хорошо, но это нас не интересует; между тем, из-за этого были забыты тенденции и идеи, проявившийся в «Лете 1914 года». — Еще гораздо резче выражается Леон Додэ: «écrivain assommant, dormitif et pluvieux…», «ses lavasses en plusieurs volumes…», son navet couronné. Eté 1914 est une mauvaise action», и т.д.
Тенденции, проявившиеся в «Лете 1914 года», заключаются в том, что, описывая предшествовавшие войне дни, автор не отмечает огромной разницы между Францией и Германией: немцы, мол, виноваты, и французы тоже не менее виноваты. Случай в истории литературы редкий: в критической статье о романисте, удостоившемся Нобелевской премии, в опровержение его взглядов, делались ссылки на сборники официальных документов, на слова Вильгельма II, Пуанкаре, графа Тиссы, цитировались Чирский, Ягов, Лихновский, Каутский!
Не скрою, если возложить на Мартэн дю Гара ответственность за все то, что в его романах говорит революционер-интернационалист Жак Тибо, то критику правой печати можно было бы признать во многом справедливой: в самом деле, не Франция напала в 1914 году на Германию, а Германия на Францию. Но романист, изображающей революционера-интернационалиста, естественно должен вкладывать в уста своего героя речи, подобающие революционеру-интернационалисту. В книгах Мартэн дю Гара действуют и другие лица; они говорят у него совершенно другое.
Это вопрос старый и сложный. В былые времена наша художественная критика в значительной мере сводилась к спору с автором о мыслях, высказываемых тем или иным героем его романа. Сколько печатных листов было написано хотя бы о словах профессора Николая Степановича в «Скучной истории» Чехова: «Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках… даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или богом живого человека. А коли нет этого, то значит, нет и ничего». Не говорю о некоторых мыслях героев Достоевского, — о них написаны целые книги. Степень сочувствия самого писателя идеям вымышленных им людей может быть только угадываема. В большинстве случаев ее угадать можно. Но спорить об этом довольно трудно. Некоторое стремление стать в конфликте 1914 года уж очень au dessus de la mêlée y Мартэн дю Гара как будто есть, и оно действует неприятно не только на французских националистов. Замечу, однако, что, в отличие от Ром. Роллана, он в Швейцарию во время войны не уезжал. Напротив, все четыре года служил на фронте, — правда, во вспомогательных частях, на должности шофера военного грузовика. В защите своей страны он участвовал и войну видел вблизи. Придавать обидный оттенок слову «пацифист» не обязательно.
От себя, без посредства вымышленных лиц, Мартэн дю Гар высказывался мало: мне его политические взгляды известны лишь в общих, основных чертах. Ни к какой партии он не принадлежит и практической политикой не занимается. Приходилось слышать, что он, с оговорками, сочувствует «неосоциализму демократического вида». Об этом говорят, как будто, его личные и литературные связи. Некоторое сомнение тут всё же допустимо. Демократия предполагает веру в народ; с поправкой на расстояние, отделяющее практическую политику от чувств, лежащих в ее истоках, демократия предполагает даже любовь к народу, хотя бы теоретическую и довольно умеренную (как у многих больших демократических деятелей). В романах Мартэн дю Гара и следов такой любви нет. Этот демократ, по-видимому, народа терпеть не может.
Из народной жизни им написаны две комедии. Они не очень сценичны и успеха иметь не могут. «Завещание отца Леле», вдобавок, сначала было написано на диалекте провинции Берри, мало понятном парижанам. Затем сам автор перевел его на народный французский язык, со значительной примесью диалекта{3}. Тенденция пьесы ни в какой мере не «народническая». В очень мрачном виде описан народ и в печатавшейся в «Марианн» «Старой Франции». Мрачность названных произведений Мартэн дю Гара, впрочем, особая. Никаких зверств он не описывает, грязи не размазывает, Зола ничем не напоминает. И вместе с тем, люди из народа в его изображении оставляют у читателя впечатаете полной безнадежности.