— Вы хотите сказать, — удивленно молвил Адриан, — он не отдает себе отчета в том, что делает, и тем не менее его назначили судьей?
— Почему, он отдает себе отчет. Только делает прямо противоположное тому, что на его месте стал бы делать другой судья. Полагаю, никто не упек в тюрьму столько невинных людей.
— Н-да, не вижу, какая мне от этого радость, — заметил Адриан.
Сэр Магнус вздохнул, как человек, вынужденный терпеливо слушать речи глупца.
— Послушайте, — молвил он кротко, — вам назначают в судьи заведомого путаника, так?
— Ну, — смиренно отозвался Адриан.
— Так вот, если судья заведомый путаник, ваше дело почти в шляпе. Он запутает присяжных, а я запутаю их всех.
— Право, не понимаю… — начал Адриан.
— Вы даже не представляете себе, каких результатов можно добиться при помощи хорошей путаницы. Это что-то вроде дымовой завесы на поле боя.
— Ну да, кажется, я начинаю понимать, — сказал Адриан.
Однако в душе он заранее примирился с тем, что при таком защитнике, как сэр Магнус, сидеть ему в тюрьме не меньше десяти лет.
Секретарь суда поднялся со стула.
— Прошу всех встать, — возвестил он звонким фальцетом.
В зале зашаркали ноги, заскрипели стулья. Сбоку открылась дверь, и морщинистый человечек в красной мантии, заняв место в большом резном кресле, повертел головой, словно озадаченный крот. Все сели, кто-то прокашливался, кто-то шуршал бумагами. Снова поднялся секретарь.
— Милорд, — пропел он. — Корона против Адриана Руквисла. Адриан Руквисл, — продолжал секретарь, всматриваясь в послушно вставшего Адриана, — вы обвиняетесь в том, что пятого июня, в театре «Альгамбра» на острове Скэллоп в графстве Броклберри, в общественном месте, то есть театре «Альгамбра» на Скэллопе учинили нарушение общественного порядка в вышеупомянутом театре «Альгамбра», причинив при этом серьезные телесные повреждения некоему Эммануилу С. Клеттеркапу, для какой цели применили большое дикое толстокожее, то есть слона, против вышеупомянутого Клеттеркапа в вышеупомянутом театре «Альгамбра». Вы признаете себя виновным?
Адриан был приведен в такое замешательство услышанным, что молча таращился на секретаря суда.
— Не виновен, — подсказал сэр Магнус.
— Не виновен, — повторил за ним Адриан.
Секретарь сел. Рослый добродушный полицейский, стоящий рядом с Адрианом, приятельски ткнул его пальцем в бок и прошептал:
— Садись, парень.
Адриан наклонился через перегородку к сэру Магнусу.
— Что будет дальше?
Сэр Магнус зарядил нос понюшкой табака и заставил весь суд вздрогнуть от оглушительного чиха.
— Старина Гасси начнет бубнить свое, — ответил он. — Расслабьтесь пока. Можете подремать, если хочется.
Судья обвел неуверенным взглядом зал, пытаясь определить, откуда именно исходил чих. Наконец сосредоточил взор на сэре Магнусе.
— Сэр Магнус, — сказал он.
— Милорд? — отозвался сэр Магнус, вставая на ноги и изображая подобострастный поклон.
— Мне известно, — продолжал судья, — что вами владеет пристрастие к нюханию табака. Я был бы весьма благодарен, если бы вы могли сообщить мне, намерены ли вы и впредь прерывать нас внезапными громкими звуками, без которых вы, по-видимому, не можете обойтись всякий раз, как берете понюшку?
— Простите, милорд, — ответил сэр Магнус. — Следующий раз я постараюсь удержаться.
— Да уж, постарайтесь, — сказал судья и перевел взгляд на обвинителя. — Поскольку сэр Магнус прочистил свои носовые проходы, мы слушаем вас, сэр Огастес.
Сэр Огастес Талисмен встал, приветственно кивнул судье, с минуту приводил в порядок складки своей мантии и перебирал лежащие на столе перед ним бумаги, затем повернулся к своему клерку и шепотом посовещался с ним. Нырнув под стол, клерк появился оттуда, прижимая к себе полдюжины толстых томов с множеством розовых закладок, и положил их перед сэром Огастесом. Тем временем сэр Магнус и судья, разобравшись с вопросом о нюхательном табаке, явно задремали. Сэр Огастес еще раз поправил складки, прокашлялся и заговорил, сжимая одной рукой отворот мантии.
— Милорд, — начал он медоточивым голосом, — перед вами дело, которое я назвал бы по меньшей мере необычным. Настолько необычно это дело, что потребовалось много времени и терпения с моей стороны, прежде чем я обнаружил прецедент в законах этой страны.
Он сделал паузу, нежно погладил лежащие на столе тома в переплетах из телячьей кожи, затем продолжал:
— Выражаясь кратко, милорд — ибо у меня нет ни малейшего желания тратить попусту драгоценное время вашей светлости, как и нет сомнения, что ваша светлость предпочитает слышать только то, что существенно и важно, — итак, я назвал бы это грубейшее нарушение закона (и, употребляя такие слова, я нисколько не преувеличиваю), это грубейшее нарушение закона — одним из самых экстраординарных случаев, с какими я когда-либо сталкивался за время моего долгого служения Фемиде.