— Скоморохи пришли! Лицедействовать будут!
Боярышня прилипла к оконцу. Шутиха, изображавшая пса, шаром катилась по светлице и заливчато лаяла.
Сенные девушки поползли на коленях к боярыне.
— Отпусти к лицедеям.
Марфа оторвалась от оконца и капризно всхлипнула.
— Да и меня повела бы потешиться!..
Горбунья забила ногою в бубен и прыгнула на лавку.
— Распотешь, боярыня-матушка!
И, метнувшись к двери, лающе крикнула:
— Дозволь с челобитного к господарю поскакать.
Пелагея оттолкнула дочь и бросилась к белилам.
Шутиха уже приплясывала перед тиуном и скулила. Антипка важно выслушал просьбу и развалисто, подражая боярину, направился к терему Симеона.
Ряполовский, узнав о приходе скоморохов, сам заторопился на луг.
— Охальства не было ли в светлице? — спросил он порядка ради, напяливая кафтан.
Холоп закатил глаза.
— Грех напраслину возводить. Добро живёт.
На лугу закипела работа. Рубленники спешно ставили помост для боярина.
Когда батожник свистом бича возвестил о выходе господарей, помост уже был готов.
Окружённые сенными девушками, на потеху почти бегом спешили Пелагея и Марфа. За Ряполовским гуськом тянулась вереница холопей.
Выводков пополз навстречу боярину, трижды стукнулся о землю лбом, выхватил у холопя кресло и сам установил его на помосте.
— Добрый смерд, — довольно шепнул жене Симеон. — Тьму[48] рублев при нужде возьму за него у Арефьича.
Васька услышал шёпот и зарделся от вспыхнувшей надежды.
Развалясь в кресле, князь взмахнул рукой.
Один из скоморохов тотчас же перекувыркнулся в воздухе. За ним, сверкая побрякушками и многоцветными лоскутами, с улюлюканьем, звериным рычаньем и диким хохотом закружились шуты. Взвыли сурьмы[49], дудки, сопелки. Всё смешалось в бешеной свистопляске. Старик, с перепачканным в сажу лицом и кривыми рожками, выбивающимися из-под высокого колпака, стал на четвереньки. Хвост, болтавшийся по земле, стал собираться вдруг колечками и свернулся на спине змеёю. На самом конце его высунулось огромное расщемленное жало. Две светлые точки по бокам жала взбухли, налились кровью и зло заворочались. Крадучись, к старику подошёл косматый, обросший с головы до ног мохом леший. Кто-то изо всей силы ударил в накры[50]. По жёлтой траве побежали в разные стороны водяные русалки и ведьмы. Хвост старика с присвистом взвился к помосту.
Боярыня в страхе спряталась за спину мужа. Симеон прирос к креслу.
Снова ухнули сурьмы. Прежде чем толпа успела опомниться, исчезла нечистая сила, и перед помостом пали ниц одетые в длинные саваны девушки. Часть из них, горбатые, безглазые и хромые, повалились одна на другую, выросли в чудовищную беспокойную глыбу и, окружённые скоморохами, посбрасывали рубахи.
Ряполовский вопросительно поглядывал на жену и не знал, рассердиться ли или одобрить лицедеев.
— Сплясать для господарей! — запетушился старик и, точно крыльями, взмахнул руками.
Под грохот барабанов, медных рогов, гуслей, волынок, непристойно перегибаясь, двинулись один на другой два ряда скоморохов.
Притаившийся за помостом поп сокрушённо покачал головой:
— Позоры некаки со свистаньем, и кличем, и воплями блудными!
Князь увлечённо следил за пляской, с каждым новым движением лицедеев забывая всё более свой сан. Напыщенное величие сменилось выражением детской радости на лице. Когда же пары переплелись, изображая свальный грех, он не выдержал и, притоптывая ногами, приказал пуститься в пляс всем холопям и девкам.
Поп вцепился пальцами в свою бороду.
— О, лукавыя жёны многовертимое плясанье! Ногам скаканье, хребтам вихлянье! Блудницы!
И, не отрывая жадного взора от шутов, угрожающе крикнул боярину:
— Аще бо блуду споручествуешь, неотвратно будеши пещись в огне преисподней!
Поражённый дерзостью попа, Ряполовский в первое мгновенье до того растерялся, что хотел было подать знак холопям прекратить пляс. Но, охваченный вдруг буйным порывом бесшабашного озорства, скатился с помоста.
— Пляши!
Поп съёжился и ухватился за балясы.
— Пляши! — уже властно крикнул Симеон.
Тиун и отказчик подхватили попа и толкнули в толпу. Скоморохи с воем набросились на него и, раскачав, высоко подкинули над головами.
Князь закатился жужжащим смешком.
— Вот то плясанье! Вот то не в причет скоморохам!
Пелагея умоляюще взглянула на мужа.
— Беды не накликать бы…
— А ты сама бы распотешила муженька!
Ожившая боярыня, подобрав ферязь, вразвалку спустилась с помоста и взмахнула платочком. За ней, верхом на шутихе, поскакала боярышня.
Уже солнце садилось, когда усталый боярин возвращался с потехи в хоромы.
Выводков и Клаша подстерегали его у тына. Едва Симеон приблизился ко двору, девушка юркнула за тын, а Васька неподвижно распластался на усыпанной по случаю праздника жёлтым песком дорожке. Батожник подскочил к рубленнику.
— Прочь!
И больно ударил батогом по ногам. Ряполовский остановился.
— Аль печалуешься на что?
Васька привстал на четвереньках и вытянул шею. Губы его задрожали, и не слушался голос.
— Сказывай, коли дело.
Полуживой от страха, Васька сделал отчаянное усилие и пропустил сквозь щёлкающие зубы:
— Пожаловал бы побраться мне с Кланькой Онисимовой.
Князь сладенько ухмыльнулся.
— Пляскою раззадорила?
— Божьим велением, господарь.
Подавив привычно двумя пальцами нос, Симеон уставился в небо.
— Сробишь у князь-боярина Прозоровского хоромины да мне двадцать рублев московских подашь, в те поры и молвь держать будем.
Он благодушно ткнул носком сафьянового сапога к подбородок опешившего холопя.
— А в опочивальню ко мне, покажу тебе милость, ране венца допущу к себе девку твою.
Уничтоженный и жалкий, плёлся Васька в починок. За ним безмолвною тенью шагала Клаша. Она ни о чём не спрашивала. Землистое каменное лицо и стеклянный взгляд жениха говорили ей без слов обо всём.
Онисима они не застали в избе. Рубленник беспомощно огляделся и уставился зачем-то пристально в растопыренные свои пальцы.
— Куда ему занадобилось хаживать к ночи?
Она смущённо отвернулась и что-то ответила невпопад.
Выводков сжал руками виски.
— Таишь ты, Клаша, умысел лихой от меня.
По лицу его поползли серые тени. Девушка едва сдерживала рыдания.
— Не судьба, видно, Васенька… Не судьба нам век с тобой вековать…
Точно оскордом ударили по голове покорные эти слова.
— А не бывать вам в Веневе!
И выбежал из избы.
Ряполовский готовился к вечере, когда тиун доложил о приходе старосты.
Прежде чем Симеон позволил войти, Васька распахнул с шумом дверь и упал на колени.
— Господарь! В лесах твоих отказчики веневские бродят! Колико ужо девок увезено… Ныне добираются и до нашей избы.
Князь вне себя рванулся из трапезной.
— Доставить! — гудел он, задыхаясь от гнева. — Или всех на дыбу!
Васька опомнился, когда ничего уже сделать нельзя было. Он не вернулся в починок и остался на ночлег в лесу, в медвежьей берлоге, о которой никогда не говорил раньше Клаше.
Сознанье, что им преданы старик и любимая девушка, вошло в душу несмываемым позором. Нужно было что-то немедленно сделать, чтобы предупредить несчастье и искупить иудин грех[51].
Он мучительно искал выхода и оправдания своему необдуманному поступку.
51
Иудин грех — имеется в виду библейский Иуда из Кариота, города в Иудее; один из двенадцати апостолов, предавший Христа за тридцать сребреников.