Процитированные рассуждения Василия Платонова противопоставлены высказываниям полковника Кошкарева из предыдущей главы: «Много еще говорил полковник о том, как привести людей к благополучию. Костюм у него имел большое значение: он ручался головой, что, если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, — науки возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России».
В построении цитируемых отрывков, в очередности смысловых акцентов у Гоголя заметна перекличка с размышлениями В. Г. Белинского, например, в его статье «Петербург и Москва», опубликованной в сборнике «Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов» (1845).
Белинский писал: «Положим, что надеть фрак или сюртук вместо овчинного тулупа, синего армяка или смурого кафтана еще не значит сделаться европейцем; но отчего же у нас, в России, и учатся чему-нибудь, и занимаются чтением, и обнаруживают и любовь и вкус к изящным искусствам только люди, одевающиеся по-европейски» (Белинский В. Г. Петербург и Москва // Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 396).
Размышления Белинского о костюме не были случайностью. В этой своеобразной форме выразилось отношение автора очерка к реформам Петра I, многие из которых касались непосредственно костюма (см. сарафан, сибирка). Путь, по которому пошла Россия в результате реформ, был постоянным предметом споров в литературных кружках и салонах, а последствия — пагубные, по мнению одних, и плодотворные, по мнению других, — постоянно обсуждались в печати. Как мы видим, это отразилось и на страницах гоголевской поэмы.
Для нас важно и то, что появляется конкретная историческая дата — 1845 г., и, хотя в сложившуюся хронологическую схему работы Н. В. Гоголя над текстом второго тома эта дата не может внести существенных изменений, наши представления об этом периоде жизни писателя углубляются и конкретизируются (о работе Н. В. Гоголя над вторым томом «Мертвых душ» см.: Манн Ю. В. В поисках живой души. 2-е изд., испр. и доп. М., 1987. С. 173–192).
Итак, обратившись к единственному фрагменту из хорошо известного читателям произведения, мы выяснили, что костюм использовался
— как важная художественная деталь и стилистический прием,
— как средство выражения авторского отношения к действительности,
— как средство связи литературного произведения с внетекстовым миром, со всеми проблемами культурной и литературной жизни того времени.
Почему именно костюм предстает столь важным выразительным средством, деталью, которая выявляет не только пластический облик персонажей, но и их внутренний мир, определяет позицию самого автора литературного произведения?
Это заложено в самой природе костюма. Едва научились выделывать простейшие ткани и шить незамысловатые одеяния, костюм стал не только средством защиты от непогоды, но и определенным знаком. Одежда указывала на национальную и сословную принадлежность человека его имущественное положение и возраст и т. д. С течением времени увеличивалось число понятий, которые можно было донести до окружающих цветом и качеством ткани, орнаментом и формой костюма, наличием или отсутствием каких-то деталей. Когда речь шла о возрасте, то можно было указать массу подробностей — достигла ли девушка, например, брачного возраста, просватана ли она, а может быть, уже состоит в браке. Тогда костюм мог рассказать тем, кто не знает ее семьи, есть ли у женщины дети. Но прочесть, расшифровать без усилий все эти знаки, поскольку они усваивались в процессе повседневной жизни, могли лишь те, кто принадлежал к этой общности людей. У каждого народа в каждую историческую эпоху вырабатывались свои отличительные знаки. Они постоянно менялись. Влияли культурные контакты народа, техническое совершенствование ткачества, культурная традиция, расширение сырьевой базы и т. д. Неизменна оставалась суть — особый язык костюма.
В XVIII веке Россия приобщилась к общеевропейскому типу одежды. Означало ли это, что исчезла знаковая символика костюма? Нет! Появились иные формы выражения очень многих понятий. Эти формы в XIX веке были не так прямолинейны, как в XVIII столетии, когда в России европейское платье указывало на принадлежность к власть имущим, противопоставляло человека всем остальным.
Можно даже сказать, что к началу XIX века формы выражения социального и имущественного положения были невероятно изощренными.