— Номер тридцать первый — «Грёза».
Слегка носовой, с французским выговором голос диктора проник сквозь серый бархатный занавес, закрывавший точку выхода манекенщиц, откуда горделиво спускалась по узеньким ступенькам Грёза. Она была облачена в одеяние из очень тонкой ткани, с высоко поднятым лифом без рукавов — складки опускались, создавая эффект мерцающего облака, оно было бледно-голубого цвета, с переходом в розовато-лиловый и даже зеленый — оттенки перемежались, словно морские волны. Корсаж на тесемках посверкивал опаловыми блестками и напоминал внутренности раковины, довершая морской мотив. Копна светлых волос на голове манекенщицы была приподнята кверху, на руках были длинные светлые перчатки. Она как бы плыла по подиуму.
— Афродита, рождающаяся из волн, — удовлетворенно шепнул хорошо одетый брюнет в первом ряду, — отметьте ее, ma petite[1].
Сидевшая рядом девушка послушно поставила крестик против номера 31 на карточке, которую получила при входе. Наблюдая за движениями манекенщицы, она с удовольствием представляла себе, каково показаться в платье, подобном «Грёзе», в соответствующей обстановке. Из всех моделей, увиденных сегодня на показе осенней коллекции Себастьена, эта ей показалась наилучшей. Особенно понравилось ей название — вся вторая половина дня, несмотря на ужасное начало его, явилась грезой, фантазией. Все происходящее было каким-то сном. Еще утром она поднялась со своей тесной жесткой постели у мадам Пуляр с тоскливой мыслью о неминуемом возвращении в Англию. А между тем видение не исчезало. Непостижимо — как это она, Чармиэн Чевиот, продавщица из лондонского универмага, может восседать на позолоченном стуле в салоне знаменитейшего дома моды в Париже рядом с мужчиной, похожим то ли на греческого бога, то ли на лорда Байрона. А ведь пару часов назад она с отчаянием и завистью наблюдала, стоя на тротуаре как подкатывают длинные сверкающие автомобили с шикарной публикой. Ей почти нахамил высокомерный швейцар, когда она, набравшись храбрости, застенчиво осведомилась о Жермене Пуляр.
Он посмотрел на нее с подозрением, поскольку тайны коллекции здесь хранились ревностно и допускались сюда только специально приглашенные люди. Он, должно быть, подумал — она тоже что-нибудь выведывает, и грубо велел убираться с дороги (или что-то подобное он произнес на французском). Она не слишком хорошо владела языком, но в смысле сказанного не приходилось сомневаться. «Жермена меня подводит намеренно», — подумалось девушке. Впервые она встретилась с этой француженкой, когда та работала по найму в Лондоне и, скучая по дому, тянулась к каждому, кто проявлял дружелюбие. Узнав о страстном желании Чармиэн поработать во французском доме моды хотя бы на самой низкой должности, она предложила ей провести вместе летний отпуск в Париже и попытать счастья. Но не тут-то было. Нигде, куда она ни обращалась, не нуждались в услугах Чармиэн Чевиот. Сама Жермена ожидала места стажера у Себастьена по окончании ее полугодичного языкового курса в Англии, но других вакансий у Себастьена не было.
Начался отпуск хорошо — Чармиэн была околдована Парижем, — а вот заканчивался плохо. Приятели Жермены нашли ее английскую знакомую привлекательнее ее самой — она была симпатичнее, а ее наивность их забавляла. Напряженность достигла кульминации, когда Гастон, которого Жермена считала своей собственностью, стал ухаживать за ее подругой. Тщетно старалась Чармиэн осадить его — тот не сдавался. Жермена с каждым днем все больше ревновала и раздражалась. Ввиду приближавшегося отъезда Чармиэн она все же постаралась проявить максимум терпимости. Шел последний день показа осенней коллекции Себастьена, и, поскольку Жермена не смогла получить приглашения, она пообещала спросить разрешения у мадам директрисы провести подругу во время перерыва. Они договорились встретиться у бутика, занимавшего первый этаж себастьеновского заведения, ровно в час тридцать.
Чармиэн подошла раньше условленного срока, одетая в рыжеватый кримпленовый костюм и черные туфли. Все это ей казалось миленьким, пока она не увидела, как одеты клиенты Себастьена. Она терпеливо ждала, вглядываясь в свое отражение в зеркальных окнах магазина. Не то чтобы хорошенькая — для этого в лице ее чувствовалось слишком много характера, — в ней был необычный колорит, ясные свежие краски: медные волосы отливали на свету янтарем, контрастируя с темными глазами и такими пышными ресницами, что Жермена, у которой они были очень скромными, говорила приятелям, будто у Чармиэн они искусственные, — что было, конечно, неправдой.