— Вашего парня привезли с севера три дня назад, хотели отправлять на материк, да не рискнули. И туда нельзя, и здесь не лечение, — рассказывал он, пока машина, подвывая на ухабах, приближалась к лазарету. — Как там в Москве-то? Тепло?
Сергей лежал на кровати, бледный, несмотря на высокую температуру. Он был без сознания. Только сильный организм мог так долго бороться с тем, что обрушилось на него. Татьяна Алексеевна, в зеленом хирургическом халате, раскрыла докторский чемоданчик. Военный фельдшер помогал ей. Сергею ввели антибиотики, витамины, питание. Постепенно кожа его стала розоветь, дыхание углубилось, он заснул. Обе женщины сидели на стульях возле него. Было три часа пополудни.
— Мы успели, Масенька, — улыбнулась Татьяна Алексеевна, — но ему необходимо настоящее лечение. Сегодня же надо лететь. Самолет будет через три часа.
— Мамочка, — прижалась к ней Марианна.
Дверь открылась. Солдатик, что привез их, встал на пороге.
— Обедать приглашаем, — улыбнулся он.
— С удовольствием, — поднялась Татьяна Алексеевна. — Как вас зовут?
— Юрий.
— Вы откуда?
— Из Астрахани.
— С юга! А служите давно?
— Второй год. Скоро дембель.
— Слава Богу. Как отслужилось?
— Всякое бывало. На всю жизнь запомню.
Татьяна Алексеевна достала из своей сумки пакетик драже «Изюм в шоколаде» и пачку жевательной резинки.
— Вот, на-ка, угостись.
— Спасибо.
Видно было, что отслуживший срок двадцатилетний молодой человек соскучился по сладостям и, наверное, по маминым пирогам.
Они пообедали поочередно, ни на минуту не оставляя Сергея. Самолет прибыл раньше. Укутанного, на носилках Сергея внесли внутрь. Он застонал, приоткрыл глаза.
— Маришка? Ты?
— Сереженька!
В аэропорту Нарьян-Мара они успели на московский рейс. Ерофеев постарался устроить их на специальные места для перевозки раненых.
Молодой организм уверенно пошел на поправку, жизненная сила его, получив подкрепление, перешла в наступление.
В Москве Сергея ждал медицинский вертолет.
Оля стояла на балконе, накинув куртку на праздничное платье. Еще пятнадцать минут. В одиннадцать появится белая машина ее счастья… Стиснув холодные руки, она пряталась за выступом, не смея верить в свою судьбу.
Накануне вечером Анна Николаевна как бы между прочим известила всех соседей и знакомых из ближних домов о том, что… ну, чтобы, если есть время, желание, взглянули бы в окошечко или пришли к подъезду к этому времени. Никто не пренебрег. Ее уважали. День был праздничный, нерабочий, всем хотелось добра и сказки, а история Оли оказывалась теперь слишком счастливой, чтобы не увидеть все собственными глазами.
Не забыла Анна Николаевна и отправить телеграмму Тарасику. Его ответ на красочном бланке с поздравлением и пожеланием огромного семейного счастья уже прилетел ранним утром.
Сама Оля была бледна, как мел. Встреча с Димой вновь перевернула все в ее душе, а ведь она не сомневалась в своей судьбе. Только он! После родов она словно перешла порог безгрешных девичьих грез, Дима снился ей, как любимый мужчина, сны были горячи, смелы… И вот он перед ней. Он будет ее мужем. Мужем! За что ей такое?
Без трех минут одиннадцать в конце улицы показалась сверкающая белая «Волга». Народ, запрудивший переулок перед подъездом, заволновался. Машина медленно подъехала и остановилась напротив входных дверей.
— Сюда, сюда, касатики, — засуетились бабки, распахивая обе створки.
Мужчины, отец и сын, оба крупные, празднично одетые, с достоинством проследовали в подъезд. Дверца лифта стукнула на этаже ровно в одиннадцать, и тут же раздался звонок в дверь. Открыла Анна Николаевна, разодетая, накрашенная, свежая, как молодушка. Позади нее, у порога в комнаты улыбался Рубен.
— Здравствуйте, — сочно поздоровался Соколов-старший, Андрей Евгеньевич, протягивая букет дорогих цветов. — Мир вашему дому, здоровья хозяину и хозяйке и всем милым детушкам.
— Проходите, милости просим, дорогие гости, — расплылась Анна Николаевна.
Мужчины переобулись в собственные тапочки, степенно проследовали по сверкающему паркету в гостиную.
— Мой муж, Рубен Аветисович.
— Очень приятно. Андрей Евгеньевич. Дмитрий.
Расселись. Помолчали. Соколов-старший зачем-то посмотрел на свои руки, отмытые в бензине, с темными трещинками от автосмазки. Кашлянул. Дима сидел возле него, напряженный, как струна.