* * *
Почти неотделим от ели,
Стою в ночи.
Две птицы, резко крикнув, сели,
А ты – молчи.
О господи! Огонь крадется.
Ан нет – погас.
А вдруг вновь вспыхнет и сойдется
У самых глаз?
Начнет куражиться, метаться
Как заводной,
Чем ни забредишь… – может статься
С ним и со мной.
Вдруг полоснет, зрачки спаляя,
Наотмашь, враз,
И змейка, хвостиком виляя,
Прожмется в глаз,
Она ли, червячок невзрачный
Заныл в груди, –
Наряд, воистину не брачный,
Ждет впереди,
И лишь твой голос воскрешенный
Шепнет во сне:
"Нет-нет, ты не умалишенный –
Прижмись ко мне».
* * *
Луна, однако, вовсе не кругла,
А Месяц вовсе никакой не месяц,
Была Луна красна, желта, бела
И уходила в день при счете «десять».
А Месяц исчезал при счете «пять»,
Так как Луны был тоньше он в обхвате,
Но оба освещали мне кровать,
Да и меня, лежащего в кровати.
Я их сиянью открывал стекло,
И на мгновенье вздрагивали птицы…
Но прятались скукоженные лица…
Считал я до десьти
И до пяти,
И над равниной делалось светло,
И в вербу
Превращалось помело.
* * *
И в этом маленьком лесу,
И в этом вот саду,
В пустом полуночном часу
Я смерть твою найду.
Я разрублю наискосок
Ее лохматый лик,
Ее протяжный голосок
И непротяжный крик.
Я опущу ее под куст
И, тихо хохоча,
Я нечто извлеку из уст
И сплюну сгоряча.
* * *
Корявые деревья окружают
То озеро и то его чело,
Которое деревья разрушают
Во зло себе и озеру назло.
Им птицы помогают в этом деле,
Чело круша и озеро круша,
Неся в своем костноязычном теле
Совсем не то, зовется что душа.
И кое-кто из мелких насекомых
Челу и птицам помогает всласть,
Ища наивно посреди искомых
Зерно того, что имя носит власть.
* * *
Разбитая бутылка на столе,
Размытое пятно на потолке,
Окончен ужин, спит парад-алле,
Чужая милость дремлет в уголке.
Среди стаканов, студня и цветков
Скольжу как по канату в полутьме,
Закончен бой, блуждает вой рожков,
Сопит божок на шелковой тесьме.
Витки теней, и я среди теней
Как тень иду, как мотобот по льду,
Сбит бой часов, и месяцев, и дней,
Ищу секунду – видно, не найду.
А я ведь Вас любил, – шепчу углу, –
Вы помните, как мальчика трясло?
Вы вспомните: матрасик на полу,
Я помню год, и месяц, и число.
Лебяжий пух катился из дверей,
Ломилось солнце, и густел прибой,
И сумерки – прозрачней и светлей –
Сгущались надо мной и над тобой.
Как это просто – дремлет грудь в руке,
Пустой как берег дом, как камень – стол,
Протяжный выкрик сойки вдалеке,
И некто резко в комнату вошел.
* * *
Гляжу на потолок –
Там пятнышко мечты
И кочет поволок
Упавшего в цветы.
На потолке – зима.
Бело, и серый снег,
И лед, и ты сама,
И блеск закрытых век.
Под потолком – кровать,
Сухарик и атлас.
Сухарик мне – жевать,
Или как пулей – в глаз.
* * *
Восход не смял закат,
И пауза была
Заметна глазу, внемлема дыханьем,
Серп, тонкий, как ухват,
С ничтожной вспышкой зла
Легко сменился солнца трепыханьем.
Но скудный пласт серпа
Висел еще полдня,
Скупой души меняя освещенье,
Была вода ряба
И гнала из меня
Останки прошлогоднего смущенья.
Что спутал я в тот миг,
Запястье сжав твое,
Так, что мое внезапно посинело?
И всплыл утиный крик,
Переходя в нытье,
И треснувшая ветка поседела.
Мы были под водой,
Касаясь грудью дна,
Ладонь твоя – спины моей касалась,
И угол дна крутой
Был бездною сполна,
И ты мне вдруг уснувшей показалась.
Уснувшей в иле дна,
Без плача и надежд,
Лишь рябь воды и полумесяц зыбкий,
И ты лежишь одна,
Всплывает клок одежд –
Усмешки слабый след или улыбки.
Потом мы шли тропой,
Завинченной в кустах,
Серп силу набирал, несомый мглою,
И вился над тобой
Твой холод и мой страх,
И возвращался плавною иглою.