Прозрачные, как лимфа, сухожилья,
Обводит щеку зыбкая волна,
Твои многоступенчатые крылья
Меня относят за пределы сна.
И видимо едва крыла паренье,
Как крестик – тело в верхней пустоте,
А мне подарком – голосок смиренья,
Бессильный выкрик, равный немоте.
* * *
Но в том-то все и дело: мышь – была,
Она, зевнув, над пропастью стояла,
Мой глаз ее не видел, но она
В ночной росе была отражена,
За ней звезда рефлектором сияла,
И рвался конь, отринув удила.
Но дело было, в сущности, не в том,
Я был один, и было жутковато,
Нет, – было страшно, хоть я был один,
Лишь жадный свет глядел из-под гардин,
Я слышал приглушенный вой набата
И вой солдата в колоколе том.
Но дело было все-таки сложней,
Мне позвонили и сказали: «Здрасьте!
Да, родилась. Да, в Пасадене. Дочь.
Она летит к вам. Рейсом – в эту ночь.
К ее прилету потолок покрасьте.
Купите торт… Подумайте о ней».
* * *
В том году, в том чаду, в том саду, где гремят наковальни,
Я гляжу, я сижу, я читаю листочек из пепла.
Не сужу, не ряжу… – что быть может смешней и похвальней? –
Червячком выползать из понюшки, из вьюшки, из пекла?
В том саду, в том пруду, в том чаду мы ловили креветок.
Суп из них нехорош, но они – есть прелюдия пива.
Мы вползали в шатер, и костер из сиреневых веток
Кое-как освещал залетевшую мошку игриво.
В тех сабо, в том кашпо, в том жабо пребывать неуместно,
В том году, в том пруду, в том чаду кое-что прояснилось,
И скользит по откосу в пеньюаре раскосом невеста,
А ведь год не прошел, как она обнаженной мне снилась.
Той пальбой, той бедой, той судьбой я слегка недоволен,
Если жаба летала, то пусть и летает, и квохчет,
Мне ж придется трезветь. Если я несвободен, то волен
Год глазеть на восход, ну а он распаляться не хочет.
* * *
Трубку мерзкую курить,
Люльку мерзкую качать.
Бабу мерзкую хулить,
А потом в нее кончать!
Пить мочу,
Ходить к врачу,
По себе оставить след…
Не могу
И не хочу, –
Вот и весь кордебалет.
* * *
В многоступенчатом саду,
Среди банановых початков,
В песке телесных отпечатков
Я твой, ослабленный, найду.
Ты здесь лежала в душный день,
Велосипед валялся рядом,
И твой дурак с пугливым взглядом
Изображал собою тень.
В листве карабкались жучки,
На отпечаток вниз взирая,
И взгляд их жаром подпирая,
Сочился пар из-под реки.
* * *
Наступает весна, наступает жара, наступает
На меня, чуть звеня, вороненая сталь каблука,
Кто-то дочкою бредит, кто-то катит в себе, кто – купает,
А купель – не корыто, не пруд – ледяная река.
Что-то схожее снится с переменой лица на другое.
Я в воде ледяной. Так уютно, так скованно, так
Мне покойно в купели с твоею воздушной рукою
И не хочется вынырнуть, да и не выплыть никак.
В разомлевших кустах начинаются дикие свадьбы,
Ворон бабочку топчет, кузнечик глядит на змею,
Свадьбу я пережил, мне лишь каплю, обнявшись, поспать бы,
Не металл ощущая, но небесную руку твою.
Постарайся по нитке дойти до забытых развалин,
Шарь под камнем рукой, заточи ненаточенный нож.
Облик – неуловим, трижды весел и трижды печален
И порой сам собой нелюбим, сам с собою несхож.
Мы нарежем травы для ослицы святой Междуречья,
Мы накормим ее и напоим свекольной водой,
Мы подарим ей бархату, вспрыгнем легонько на плечи,
И она затрусит сквозь кусты под твоею уздой.
Уезжаем! Прощайте! И нас никогда не ищите.
Горек запах полыни, не горше ли запах следов?
Если будет, – а будет! – тоскливо без нас – не взыщите,
Нам на грудь положите не венок, но венец из цветов.