Из груди юного охотника, в какую уже тысячу раз оглядывающего с тоской унылый пейзаж, вырвался сдавленный стон – стон боли и досады:
«Сколько можно?! В самом деле, ну, сколько можно смотреть на это проклятое белое безмолвие, на эту ледяную черно белую пустыню?!»
Правда, сам юноша жил не в ледяной пустыне. В десятке миль к югу располагался небольшой лесок, хорошо защищенный от мертвящего дыхания северных ветров грядой достаточно высоких гор. А коренастые, мохнатые, чуть ниже среднего человеческого роста, карликовые ели вокруг его дома заменяли ему парк.
И эти ели были для него едва ли не единственной отдушиной в этой ледяной преисподней. Он любил, возвращаясь с охоты, смотреть на их вечнозеленые пушистые лапы, чувствовать, как отдыхают утомленные черно белой палитрой снежной пустыни глаза, вдыхать казавшийся таким необыкновенно насыщенным после безвкусного морозного воздуха легкий аромат хвои, гладить обнаженными пальцами, освобожденными от тесных оков меховых рукавиц, совсем не колючие, нежные, а, самое главное, живые, в отличие от мертвого снега, иголки.
Казалось, человек, который вырос в этом суровом краю, не должен был тяготиться им. Казалось, для него он давно должен был стать чем–то родным и близким, подобно тому как саблезубые моржи или жирнобокие тюлени, обитающие здесь, и не мечтают об иной доле.
Но нет! Хотя юноша, сколько себя помнил, видел все время одно и то же – белое безмолвие да карликовые ели –, тем не менее, уже задолго до откровений Учителя в его сердце крепло убеждение, что эта ледяная пустыня – не его родина, не его место, не его мир.
Жизнь на крайнем Севере была также занудна и скучна, как и убогий пейзаж здешнего ландшафта. Дни ничем не отличались друг от друга, месяцы – от месяцев. Подъем среди ночной темноты, рубка дров, разжигание печи, кормежка полярных собак, приготовление завтрака, потом – экспедиция в ледяную пустыню за дичью или в лес – за дровами или на берег моря – ловить рыбу. Если дичи, рыбы и дров достаточно, то домашняя работа – обработка шкур, шитье новой одежды, починка старой, латание крыши или конопатка стен, изготовление стрел… Скучная, нудная работа!
Правда, короткое северное лето вносило в череду серых будней приятное разнообразие. Летом можно было ходить по карликовому лесу – собирать ягоды и коренья. Летом можно было плавать на лодке в море – ловить рыбу сетью. Летом же нужно было варить варенье из клюквы и морошки на зиму… Беда состояла лишь в том, что проходило оно чересчур быстро – месяц, самое большее – полтора.
Наверное, от всего этого, прямо скажем, ужасного занудства юноша окончательно потерял бы рассудок, если бы не было «Учебы» – воистину благословенного времени, когда ему дозволялось общаться с «Учителем».
Обычно Учитель, вдоволь отужинав сырым, еще обильно сочащимся кровью мясом, смачно рыгал, а потом, покровительственно кивнув своей большой насекомьей головой, протягивал к нему свои длинные усы – вибриссы. Юноша, с трудом скрывая дрожь нетерпения, затаив дыхание, садился рядом. После чего усы молниеносно втыкались в уши, и поток удивительных образов начинал входить в его сознание. Поток символов, знаков, таинственных формул и чертежей.
Прием длился недолго. Полчаса – не больше. Потом сильно начинала болеть голова и больше ничего не усваивалось. После чего Учитель заставлял его на практике показывать то, что он запомнил, исправляя по ходу дела ошибки и, в буквальном смысле слова, вбивая в него то, что он не понял телепатически.
Юноша мечтательно зажмурил глаза, и перед его мысленным взором тут же возникла картина вчерашнего занятия.
2.
– …Ну, ш–ш–ш–ш–ш–то ты делаеш–ш–ш–ш–ш–ь, болван, ну, ш–ш–ш–ш–то?!
Урок был посвящен практическому применению заклинания левитации. Формула его была несложной, запоминалась легко. Трудность состояла лишь в том, что для того, чтобы полететь, надо было очень точно сконцентрировать сознание на объекте и всей силой своей мысли потянуться к нему, но, одновременно с этим, необходимо было держать в голове и другую мысль – мысль о Потоке.
«Поток» был источником магической энергии, а, следовательно, любого колдовства юноши, хотя при этом сам он видел его всего один раз в жизни.
Это произошло еще в раннем детстве, когда Учитель как–то, открыв своей длинной паучьей лапой потайной люк в погребе их хижины, позволил ему спуститься в доселе неизвестную ему комнату. Говоря проще, «комната» была обычной ямой, в которую можно было попасть только по веревочной лестнице. В центре ямы был вырыт колодец, со дна которого струился такой яркий свет и шел такой жар, что из глаз мальчика брызнули слезы, а одежда его тут же стала мокрой до нитки от пота, словно он вошел в жарко натопленную баню.
Тогда Учитель подвел его к самому устью колодца и позволил всего один раз – и то на мгновение – взглянуть вниз, а потом сразу же потащил его – полуослепшего, в полуобморочном состоянии – за руку обратно, на поверхность. За это мгновение мальчик успел увидеть где–то далеко, на самом дне колодца потоки какой–то светящейся раскаленной жидкости, похожей на расплавленное золото.
Но сам по себе вид светящейся жидкости, ослепившей его глаза, – ничто по сравнению с ощущением, которое испытал юный ученик. Все тело мальчика словно пронзили мириады тонких, раскаленных невидимых спиц, а вслед за ними в само его естество вошла какая–то сила, смешалась с его кровью, наполнила его невиданной доселе мощью, стала как бы частью его самого.
А когда Учитель и ученик поднялись на поверхность, Учитель потребовал, чтобы отныне, перед каждым колдовством, юноша держал в памяти увиденное и мысленно обращался к «Потоку» – так он называл сияющую золотистую жидкость в колодце –, чтобы тот соизволил даровать ему часть своей силы.
Надо сказать, это было довольно трудной задачей – плести в голове заклинание, держать в голове образ Потока, а теперь, с этой самой левитацией, еще и мысленно тянуться к объекту! А уж тем более, когда твою голову забивают разные посторонние мысли, например, о том, какие странные яркие вспышки он видел уже несколько дней подряд по ту сторону Оленьей Тропы.
– …Ну, ш–ш–ш–ш–ш–то ты делаеш–ш–ш–ш–ш–ь, болван, ну, ш–ш–ш–ш–то?
Глухой шепелявый голос, напоминающий нечто среднее между шипением змеи и жужжанием навозной мухи, резко и неприятно ворвался в сознание юноши как раз тогда, когда тот, увлекшись посторонними воспоминаниями, упустил мысль о Потоке и рухнул из–под потолка прямо на пол.
– Ой, дядя Азаил, прости меня, я просто задумался немножко… – пробормотал он виновато, потирая ушибленный зад.
Но паукообразный монстр с тускло мерцавшими в полутьме белесыми насекомьими глазами, не слушая оправданий своего так не вовремя размечтавшегося ученика, стремительно прыгнул на него и стал бить наотмашь мохнатыми лапами по лицу, пинать по бокам, по спине.
– З–з–з–з–з–з–запомни, щ–щ–щ–щ–щ–енок–сссс, я тебе не «дядя», з–з–з–з–з–запомни! «Учитель»! «Учитель»! «У–чи–те–ль–ссс»!!!
– Учитель, премудрый учитель, ой, больно! – не выдержав, пронзительно закричал юноша, когда удар пришелся по чувствительному месту внизу живота.
Наконец, паукомонстр перестал бить несчастного юношу и тот смог, охая и потирая ушибленные места, встать. Из носа шла кровь, лицо – в царапинах и синяках, все мышцы болели.
Но для молодого колдуна это не составляло проблемы. Он тут же вернул свою мысль к Потоку, пробормотал стандартные формулы болеутоляющих и кровоостанавливающих заклинаний и через пару минут был в норме.
– Не думай, не думай, не думай, да–ссс! Никогда–ссс не думай ни о чем, когда колдуеш–ш–ш–ш–шь! Понял, щ–щ–щ–щ–щенок? – все шипел монстр, угрожающе протягивая первые две паучьи лапы с острыми черными когтями к лицу юноши.
– Понял, Учитель, Премудрый Азаил! – с готовностью ответил он, боясь очередных побоев.
– Ду–р–р–р–р–рак, ты, болван! Я ж–ж–ж–ж–ж–е о тебе, щ–щ–щ–щ–щенок, забочус–с–с–с–ь! В бою рас–с–с–с–с–сеяннос–с–с–с–с–сть мо–ж–ж–ж–ж–ж–ет с–с–с–с–с–стоить тебе ж–ж–ж–ж–жизни! Ну, ш–ш–ш–ш–што стоиш–ш–ш–ш–ь, лентяй, ш–ш–ш–ш–што стоиш–ш–ш–ш–шь, время тянеш–ш–ш–ш–шь, а ну, снова, ещ–щ–щ–щ–ще раз–з–з–з–з…