Спайка разорвалась, верхушка легкого сомкнулась. Я перевел дыхание, выпрямил согнутую спину, в окружающей темноте дал отдохнуть уставшим глазам и потом снова нагнулся к оптике, чтобы еще лишний раз убедиться, что внутри все в порядке. Причудливый, покрытый жилистой, алой плеврой туннель из ребер, в котором удары сердца сотрясали легкое, был таким же, как давеча. Но вдруг: на легкое что-то капнуло с грудной клетки.
Темная капля крови…
Откуда? Я повернул свою лампочку в сторону грудной клетки. Нашел нервно пульсирующую артерию" возле которой только что сжигал белесую спайку.
Врач не должен выказывать волнения" так же как и, к примеру, актер, узнавший на сцене во время представления, что его милейший друг только что увел его дражайшую подругу. Сердце у меня странно сжалось, грудь сразу как бы опустела. В голове осталась еще одна-единственная мысль: чем можно помочь… ибо кровь сочилась оттуда, где рядом с большой артерией чернел обгорелый обрубок спайки. Неужто я задел этой горячей кочергой и самое артерию? Тогда конец…
И зачем я не был суеверным, когда Кир мушка так упирался, прежде чем позволил себя резать? Напрасно я винил Долгого Леона и его устрашающие россказни — Кирмушка сам все предчувствовал… Я подло воспользовался доверием больного к врачу.
Дверь открылась, и луч света на мгновение осветил простыню, под которой лежал и, возможно, смертельно истекал кровью Кирмушка. Вошел мой коллега Янис, который тоже знал эту операцию. Несмотря на опасность, у меня еще сохранилось привитое на факультете и на работе убеждение: ничего не скрывать, все равно ничего не скроешь. А может быть, может быть… Янис будет знать то, чего не знает никто: как помочь в этот момент. С прилипающим к нёбу языком я проскрипел:
— Посмотри! — и прислонился к стене.
Янис схватил оптику.
— Ну что ж, — через долгое мгновение откуда-то издалека я расслышал его медлительный голос.
— Но когда прижигал, спайку от артерии оттягивал как можно дальше, — лепетал я, будто это могло еще что-то изменить. — Что делать… — Машинально оберегая чистоту рук, я поднял их вверх, напоминая, наверное, в глубоких сумерках комнаты прижатого к стене преступника.
— Чего ж там еще делать? Зашивай.
— Значит, делать нечего…
— Ну конечно, спайки прижег.
— А сангвинация… — я употребил латинское обозначение кровотечения.
— Где?
— Из больших…
— Ты что, за дурака меня принимаешь? Там всего какая-то капелька и капнула, когда прижигал, а теперь полный порядок.
— Что? — я оттолкнул Яниса и сам приник к оптике.
Ну конечно же: я не коснулся артерии, а те несколько капелек просочились из прижигаемой спайки, как это нередко бывает. Исключительно опасное место, и несколько капелек крови вывели меня из равновесия. Значит, я был чересчур осторожным, это то же самое, что и трусливым, или же был слишком трусливым, что означает то же самое, что и сверхосторожность.
— Представление окончено! Свет! — теперь гордо крикнул я.
Сестра включила свет. Зашивая ранки, я беспощадно вонзал кривые, остистые иглы в кожу Кирмушки, так как знал, что ему не больно. Правда, получилось всего два шва. "Если так мало швов, то никто, конечно, не поверит, что тут была серьезная операция", — еще подумал я. Затем перевязал и, как обычно, велел больному идти в свою постель. Правда, я не произнес фразы, которую в свое время якобы изрек небезызвестный иудейский психотерапевт и чудотворец: "Бери свою кровать и гуляй", но чувствовал себя таким же гордым, ибо я тоже вернул к жизни больного, считавшегося уже, пусть и по недоразумению, безнадежным.
Кирмушка накинул на плечи зеленый санаторный халат. На голове его еще оставалась белая шапочка, и когда он, этот чернявый парень в белых кальсонах, уходил в сопровождении нянечки, то напоминал не то члена партии Индийский Национальный Конгресс, не то арабского шейха. Я заметил, что Кирмушка необычно бледен. Под густыми бровями вяло поднимались и опускались усталые веки. От недавнего воинственного настроения не осталось и следа. Наверное, испугался крови вроде меня, подумал я, забывая, что пациенты, к счастью, свою кровь не видят и поэтому столь отважны на операционном столе.
Я вошел в ординаторскую, как подкошенный упал на стул и прилип к сиденью, потому что мои брюки от пота стали неприлично влажными. Но старая операционная сестра знала, что в такие моменты необходимо: на столе уже дымилась чашечка черного кофе. Чашечка кофе для врача ни в какие списки медикаментов не входит, поэтому зерна я приносил с собой из дома. Сестра наливала в чашечку какую-то бесцветную, похожую на спирт жидкость. Но, по всей вероятности, это был не спирт, так как ни один контроль никогда не выявлял у нас недостачу спирта.