— Старинные висячие керосиновые лампы очень красивы, но, прошу вас, расскажите, сколько вы за день выливаете кофе?
— Шесть чашек. Марки "Колумбия", потому что она ароматнее и крепче других.
— Это же примерно грамм чистого кофеина!.. И после этого вы еще можете спать? На Стрейпу находит чувство страха.
— Кофе только улучшает сон. К тому же мне нечего бояться. Отцу принадлежала кондитерская, но она уже давно национализирована, и отец тоже давно помер. Чего ж мне бояться? За свою жизнь я подняла руку только на мужа, но это по законодательству считается внутренним семейным делом. — Ингелевиц, будто упражняясь в силе, сжимала и разжимала пальцы, — Стрейпу, возможно, и мучает страх, потому что она по крайней мерс лет пять живет в сплошной лжи. — Ингелевиц мужским жестом оправила свой галстук-бабочку в крапинку.
— Мне официально это не известно… — возразил Асарис.
— Полгорода, то есть все женщины города знают, что она бегает ко мне, глядит прямо в глаза и лжет, что у меня миловидная физия и что в меня втюрились два вдовца. Глаза у самой блестят, как у крысы, при одном запахе кофе. Скажите: разве это не нахальство — еще жаловаться, что у нее от моего кофе барахлит сердце? — строго спросила Ингелевиц, ворочая перед глазами Асариса огромные фиолетово искрящиеся камни перстней, так что у терапевта даже возникли подозрения, не владеет ли дама каким-то приемом гипноза.
Известие, что Ингелевиц сама знает о раздвоенном змеином языке Стрейпы, крайне удивило Асариса, Стрейпа лжет, и тем не менее Ингелевиц угощает ее за это кофе, сваренным из свежемолотого кофе марки "Колумбия"! Он осмелился взглянуть Ингелевиц в глаза, чтобы выяснить, нет ли в выражении ее глаз какой-нибудь нелепо хитрой усмешки или же немотивированных слез, что могло бы свидетельствовать о душевной нестабильности Ингелевиц. Но казалось, Ингелевиц этого только и ждала. Она сама своими маленькими карими глазками твердо и насмешливо глядела на Асариса. Так как верхняя линия век была прямой, то глаза приобрели строгое выражение, как у орла на старых немецких почтовых марках.
Побежденный этим острым взглядом, Асарис отвел глаза и опять принялся за открытки.
— Я же вижу, что вы удивляетесь. Вы еще многому будете удивляться, живя на свете. Да, я знала, что Стрейпа мелет вздор, но мне хотелось доказать, что я умнее ее, и хороший кофе давала просто так.
— Давно ли… вы догадались?
— Вот уже несколько лет. Молодая Стрейпа не умеет так врать, как старая. Старая ворковала: "Мне все кажется, что у вас на этой неделе сон получше, — лицо посвежело". А молодая с ходу чепуху несет: "Чудеса господни! За один день у вас исчезли со лба все морщины!" Она забывает, что у меня с каждым годом взор становится трезвее. Особенно после того, как я узнала, что мой сбежавший трус женился на другой. У меня пропали надежды, но открылись глаза.
Асарис все же не мог понять, зачем нужна была Ингелевиц эта комедия? Зачем приветливо подавать кофе, да еще четыре ложечки сахару класть дважды в день, если человек, которого угощаешь, оговаривает тебя.
— Но зачем вообще?.. — начал было Асарис, но Ингелевиц предвосхитила вопрос. Она, как коршун, изучающий окрестность с макушки дерева, повертела и наклонила серп носа то в одну, то в другую сторону, затем гордо, с достоинством откинула голову:
— Вам, как врачу, я могу это сказать, ибо медицинские тайны вы имеете право поведать только прокурору, я прокурор не станет интересоваться мной. Вы еще не женаты, так что и самый верховный прокурор тоже не Сможет дознаваться у вас. Ответ, знаете, очень простой: к всегда была истинной женщиной. Нет такой женщины, которой не хотелось бы слышать, что она красива! Так как мужчины зачастую слепы и замечают только некоторые признаки стандартной красоты, то в юности я красивых слов от них не слыхала. Но я тосковала по комплиментам. Это почуяла старая Стрейпа, а моему отцу и в то время принадлежала кондитерская, в которой пекли десять сортов пирожных.
— Но теперь-то? — Асарис все еще не мог постичь последний этап биографии Ингелевиц.
— Теперь это привычка, приятная, как и сам кофе. Да и сознание, что я умнее той, которая каждую неделю должна придумывать что-то новое про мой нос и про иные части тела, чтобы даром получить кофе, доставляет мне удовольствие. С врачом можно говорить откровенно, во всяком случае так было в моей юности: ну, скажите честно, вы дали кому-нибудь пощечину, когда вам говорили, что вы опытный доктор, хотя вы работаете первый год?